Сергей Кусков - Игрушки для императоров. Иллюзия выбора

Он ждет меня, этот мир. Терпеливо и бесстрастно переминается с ноги на ногу за гермозатвором выхода из трассы, которая, при всей огромности, не бесконечна. А по пути к нему ожидают всего-то несколько десятков (сотен, тысяч) ботов.

Первого же из встреченных я протаранил, ударив по нему всем телом. До этого бы не рискнул, несмотря на безоружность, роботы не безопасны, а какова прочность, к примеру, забрала? Но теперь это не важно, я летел, за моей спиной развевались не видимые никому, лишь ощущаемые мной крылья.

Первый бот отлетел в сторону, даже не замедлив моего движения. За ним последовали еще и еще. Они пытались что-то делать, атаковали, бросались под ноги, но я каждый раз уворачивался. Я не был одержимым берсерком, я просто был богом. Богом трассы.

Ничто не вечно под солнцем, всему есть предел, даже у предела. Свершенное невозможное потребовало свою плату, тело не выдержало. Для него это оказалось чересчур. Я упал и понял, что не могу больше двигаться, не осталось сил.

Находившийся поблизости бот напал на меня, лежачего, двинув с разбегу ногой в живот. Я отлетел. У них и такое в программе? Поднялся, не понимая, за счет каких резервов это делаю, попытался сопротивляться. Естественно, без толку. Бот ударил снова, проходя мою защиту, словно молот сквозь масло. Больно! Больно не от соприкосновения, не от самого удара, а от реакции доспеха на силу его гашения. Черно-синий доспех защищал даже от таких ударов, но недостающий ключ фразы – «пока еще». Боты невероятно мощные, а его ресурс не беспределен, сколько еще продержится? Я вновь отлетел, а забрало изнутри, в подтверждение последней мысли, покрылось тонкой паутинкой трещин. Следующий удар в лицо оно не выдержит, кулак робота лаконично выбьет мне мозги, размазав их о заднюю стенку шлема. Бот навис снова и в очередной раз собрался меня ударить.

Вот он, момент истины!..

…Нет, не прав. Не отключат.

Да, какова бы ни была моя ценность, я или выйду из трассы на своих двоих, или не выйду, третьего не дано. Это закон их прекрасного мира. Слабым я им не нужен, будь я хоть наследным принцем. «Все или ничего», – пронесся вдруг в голове мой собственный жизненный девиз, как ответ, реакция на него. И я понял, что мне этот закон намного ближе, чем думалось раньше. В душе я один из них, часть их мира, как бы ни ненавидел и ни презирал некоторых его представителей. И от этого мной овладело бешенство.

О нет, это не ненависть, а нечто большее. Безумие, в котором не осталось места холодной ярости. В голове крутилось лишь одно слово – «ЖИТЬ». Жить, несмотря ни на что. Я зарычал, как зверь, загнанный в угол, идущий на свою последнюю битву, после чего оттолкнулся изо всех неожиданно появившихся сил, давая телу ускорение, и бросил себя на противника.

Хрясь!

Приклад винтовки треснул. Позже, размышляя, я пытался понять, какова должна была быть сила, чтобы сломать приклад, созданный из сверхпрочных полимеров специально для рукопашного боя, но не смог. Бот согнулся и отлетел, половина его лица оказалась вмята в черепную коробку. Человек после такого не выжил бы, но это и не человек. Я с силой всадил дуло ему в глаз, единственное уязвимое место. Ничего. Даже после этого робот продолжал сражаться. Да, на секунду возникла пауза, благодаря которой я пришел в себя, но его лапищи тут же попытались меня цапнуть.

Пришлось оставить винтовку. Не бросить, нет, именно оставить, отпрыгнув в сторону и попытавшись отбить кулаками, за что-то она там зацепилась в черепушке. Особого смысла в ней в общем-то не было, я мог без потерь для себя оставить ее там и бежать дальше, ибо только в движении мое спасение, но надо мной довлело Первое Правило венерианского солдата. Оставить оружие – позор и поражение. И это выше угрозы смерти.

У меня не было никакого оружия, кроме доспеха с треснувшим забралом. Только кулаки, усиленные гидравликой скафандра. С кулаками против мира, как в старые добрые времена. И безумие накатило вновь.

Я стоял над поверженной железякой, уставившей единственный неподвижный глаз в потолок. Вторая глазница была разворочена, я все-таки вытащил остатки своей винтовки, которые использовал затем и как копье, и как дубину. Меня трясло. Вот так, голыми руками, боевого робота?

Еще он повредил мне коленку. Так, что боль прострелила даже сквозь пелену безумия. И что делать с этим, не знал, так как ни о какой зеленой полосе здесь речи не могло быть. Любая помощь только по выходе из трассы, до которого попробуй доберись с такой ногой!

Робот продолжал сражаться до последнего, как положено примерному роботу-солдату. Я посмотрел на искореженную винтовку, которую держал в руках, покореженное дуло. Вот они, вестники нового мира. «До последнего». «Никакой пощады». «Обратной дороги нет». Безумие вновь накрыло меня, но на сей раз я позволил ему это сделать. Сам вызвал, чтобы оно меня накрыло. Ведь главное в происходящем не страх и ужас, который могут внушить боты с такой программой. Они лишь орудия. Главное то, что вестники нового мира подтверждают другой, самый важный для меня жизненный тезис.

«Победитель получает все».

И только его осознание в данный момент могло помочь добраться до финиша.

Я бежал с кровавой пеленой перед глазами, не чувствуя боли и не ощущая ничего вокруг. Встречные боты удостаивались от меня ударом остатка винтовки, после чего я вновь мчался дальше, не останавливаясь и нигде не задерживаясь. Я рычал и этот нечеловеческий рык запомню навсегда.

Как добрался до шлюза, не помню. Последнее воспоминание, всплывающее ниоткуда, – я, выскакивающий из полутемного тоннеля на свет. Меня трясло, тело пронзила боль, будто тысячи и тысячи маленьких бомб одновременно взрывались по всему телу. Последние метры почти полз на четвереньках.

Ко мне кинулись люди, целая толпа разношерстно одетых представительниц корпуса, каждая из которых словно отрепетированными движениями принималась что-то со мной делать. Кто-то был вооружен плазменными резаками, оперативно срезая с меня листы брони, другие, с красными повязками и во всем белом, что-то вкалывали мне из больших аптечек, третьи подтаскивали под меня медицинские носилки, четвертые…

Да, народу было много, много суеты, все что-то гомонили и спрашивали. Но отдельно я запомнил сеньору Гарсия. В ее глазах царило удовлетворение, она единственная не суетилась, будто знала, что со мной и что будет дальше. И когда опустилась рядом, я, вытянувшись, прохрипел:

– Сеньора… Я… сломал винтовку!

Она что-то ответила, успокаивающе-бодрящее, но я понял по глазам, что она хотела сказать. И как бы в подтверждение, перед потерей сознания, в лежащем рядом разрезанном шлеме раздался голос: