Олег Таругин - Кровь танкистов

Гм, странно, отчего это название отождествляется в его разуме с неким живым человеком? «Сони»-Соня. Соня-«Сони». Это что еще за Соня такая? И отчего размякшая на жаре сгущенка льется на бушлат, покрывая его липкой пленкой, похожей на начинающую загустевать кровь? Пальцы вязнут, и очень больно в боку и руке. А над головой грохочут, нарезая невидимыми пластами разреженный горный воздух, винты атакующих «двадцатьчетвертых», полосующих дымными жгутами стартовавших НАРов склон с засевшими «духами».

Стоп, какие «духи», какой склон?! И при чем тут Соня, девушка, пахнущая морем и любовью? Морок, все это просто морок, обман, страшный сон, не имеющий с действительностью ничего общего! Нужно проснуться, нужно просто проснуться – и тогда…

– …Дмитрий, очнись. Да очнись же! – кто-то решительно тряс его за плечо. – Ну, приходи в себя, давай! Что произошло, нам необходимо знать, что произошло, ты понимаешь? Можешь говорить? Был контакт? Обмен завершен?

Раскрыв глаза, Василий с трудом сфокусировал взгляд на лице склонившегося над ним Леонида Львовича. Сильно кружилась голова, и даже одна мысль о том, чтобы встать на ноги, вызывала тошноту. Интересно, сколько прошло времени? Минуты? Часы? Самостоятельно определить, как долго он находился в том странном «вневременье», будучи одновременно и Захаровым, и Красновым, танкист не мог. Субъективно – так вроде не дольше пары секунд, а вот сколько на самом деле, поди разберись. Вон как ученые встревожены, словно он тут сутки без сознания при смерти провалялся.

– Могу, – хрипло выдавил он сквозь пересохшее, наждачное горло. – Водички б только сначала.

– Конечно, – не оглядываясь, Леонид Львович, отдал распоряжение и вскоре протянул мамлею открытую бутылку минералки. С трудом приподнявшись на локтях, Василий напился, стараясь не проливать на грудь. Полегчало, даже головокружение поменьше стало. Живем!

– Рассказывай все, что знаешь, пожалуйста, это очень важно. Ты хоть что-то помнишь? Кем ты себя сейчас осознаешь?

– Все я помню, Леонид Львович, не волнуйтесь, – откинувшись на опущенную спинку кресла, Краснов прикрыл глаза: уж больно неприятно их резал свет. – Сейчас расскажу.

– Хм, ты знаешь, как меня зовут, значит, обмен не состоялся, так? – по-своему истолковал ответ ученый. – Ведь Захаров моего имени никак знать не мог.

– Состоялся. Только не обмен, а то, что вы назвали «контактом».

– То есть вы общались? – оживился тот, снова перебив танкиста. – Значит, это возможно, как я, собственно, и предполагал! Поразительно. Вы слышите, товарищ Мякишев? Продолжай, пожалуйста.

– Ну, не то чтобы именно общались, – Василий едва заметно улыбнулся. – Просто некоторое время мы были одним человеком. Я был и самим собой, и Дмитрием, а он, соответственно, и мной, и тоже самим собой. Я знал все, что знал и помнил он, – и наоборот, понимаете? Мы разговаривали – без слов, разумеется, ну, мысленно, что ли.

– Долго? Разговаривали, в смысле, долго?

– Да, нет, – Краснов на миг задумался. – Буквально несколько фраз. Просто там… ну, в том месте, где мы с ним оба находились, не было времени. Вообще не было. Никак не поймешь, сколько прошло – может, секунда, может, сутки.

– Дмитрий… то есть Василий, а что ты имел в виду, говоря, что там «не было времени»? Как это? Сможешь объяснить?

– Нет, не смогу, – легонько, чтоб не спровоцировать головокружение, покачал головой танкист. – И Дима б не смог. Да и у вас, наверное, тоже не получилось бы. Я словно был одновременно и живым, и не живым, находился и нигде, и сразу везде… нет, простите, не смогу я этого объяснить, даже пытаться не стану. Наверное, подобное только писателям-фантастам под силу, у них под это мозги заточены.

– А ты теперь и в фантастах разбираешься? – искренне удивился собеседник. – И фразы ты как-то немного иначе стал строить, – голос ученого стал задумчивым.

– Разумеется! – в свою очередь удивился его непонятливости Краснов. – Я ведь уже объяснил, что теперь знаю про Дмитрия все. Хотя правильнее будет сказать: «знаю все, что знал он до момента контакта». Мы словно скопировали в разум друг к другу свои воспоминания. А Дима фантастику с детства читать любил.

– Поразительно… потрясающе даже! Впрочем, ладно. Так что там, собственно, с обменом сознаниями? Что-то мы с тобой никак до сути не дойдем. Неужели Захаров отказался вернуться в свое тело?

– Почему ж именно Захаров? – хмыкнул танкист. – Мы оба. Одновременно. Понимаете, когда мы стали одним целым, то просто вдруг поняли, что как раз сейчас каждый на своем месте; что каждый из нас нашел свое место. Диме… не знаю, как правильно сказать… наверное, так: ему нужна война . А мне? Я наоборот, просто устал воевать , понимаете?

Горько усмехнувшись, лейтенант помолчал. Молчал и ученый. И Василий заговорил, торопливо, словно боясь, что его прервут. Или просто желая поскорее выговориться:

– Считаете меня предателем? Впрочем, можете и считать, если хотите. Только я никого не предавал. А вот если б вернулся – значит, предал бы. Соню предал! Да и не видел я ничего, кроме войны, только школу да танковое училище. А на Соньке я жениться собираюсь! Потом в спецназ служить пойду, мне товарищ Геманов обещал посодействовать. Я ж уже подготовленный, мне Захаров все свои навыки и знания передал. Без дела сидеть не стану, я ж не «манагер» какой, а боевой офицер. Ну, а считаете это предательством? Ваше право…

– Тихо, Василий, угомонись. Не считаю я так, не переживай. Да и какое я вообще право имею тебя судить? Меня другое волнует.

– Помню, Леонид Львович. Вот только какая уж теперь разница, если мы оба знаем одинаково? Да и что Димка сможет изменить, если через пару месяцев там Курская битва начнется? А уж дальше все и так нормально получится, до самого Берлина.

– Ладно, лейтенант, к чему теперь языками молоть. Ты прав, все уже произошло, так или иначе. Но ты должен будешь еще раз подробно обо всем рассказать, хорошо? Сейчас отдохни, в себя приди, а потом мы тебя еще немного помучаем. Пообследуем, в смысле, не напрягайся. Послушай, я вот одного так и не понял: когда вы с Дмитрием, гм, объединились – вы были равны, так получается? Никто не мог никому приказывать?

– Это вы про возможность еще раз попытаться нас «обменять»? – понимающе хмыкнул танкист. – Вот тут вынужден вас разочаровать: не получится. Если б вы сами там побывали, поняли бы, о чем я. Не было никакого «сопротивления», которое мне следовало, как вы раньше предполагали, «преодолевать». Если бы Дима сам не захотел меня впустить , ничего бы не произошло. А он не только хотел, он меня ждал, чтобы вместе принять окончательное решение. Насколько я понимаю, теперь, даже если меня убедить в необходимости еще одного контакта – ну, под гипнозом там или под какими-то подавляющими волю препаратами – все равно ничего не выйдет. Он просто не захочет . А без обоюдной готовности контакт невозможен, тут вы ошиблись. Грубо говоря, ТАМ я просто никого не найду и автоматически вернусь.