Андрей Стерхов - Последний рубеж

– Как это? – не понял Влад.

– Так это, – ответила Тыяхша. – Не вернулся и все. Чуэжвам ни при чем, в организме человека что-то ломается.

– Ничего себе новость!

– Никто не знает, когда и на какой фазе для него прекратится эта возможность. Можно однажды обнаружить, что тебе больше не дано становиться камнем. А можно стать камнем и…

– Обнаружить, что не можешь вернуться в нормальное состояние?

– Ничего уже тогда не обнаружишь.

– Весело. Ты сколько раз уже этим пользовалась?

– Считая сегодняшний, пять.

– И зачем рисковала?

– Ты нужен нам. Ты прирожденный Охотник. К тому же – Человек Со Шрамом.

– Да с таким браслетом любой чудак Охотником может стать, – заметил Влад.

– Это ты зря, – возразила Тыяхша. – Вовсе не любой.

– Почему?

– Ты всерьез полагаешь, что всякий может носить такой браслет?

– Разве нет?

– Нет, конечно. Один из тысячи.

– Незаменимых не бывает.

– Но некоторых очень трудно заменить.

– А в чем проблема?

– Не знаю. А только многим кандидатам в Охотники браслет руку отрезал.

– Как это?

– Да просто. Сжимается и режет. Этот браслет не украшение, а оружие. Причем умное. Оно само себе хозяина подбирает. Никто ему не указ. Знаешь, как Айверройок с аррагейского переводится?

– Не задумывался. Подожди…

– Ай-верр-ойок, – помогла Тыяхша.

– Нет-рука-город? – дословно перевел Влад и попробовал истолковать: – Без руки город?

Тыяхша поправила:

– Город Безруких.

– Во как!

– Так аррагейцы его называют. А мы, муллваты, называем его Городом Сердца.

– Послушай, это и мне вчера руку могло отпилить?

– Запросто.

Влад сначала опешил, а потом возмутился:

– Ну вы, ребята, и даете!

– Никто тебя надевать его не заставлял, – напомнила Тыяхша.

– Но предупредить можно было?

Девушка не ответила. Не стала оправдываться. Может, и хотела, да не до того стало. Впереди, в заросшем чахлыми деревцами овражке, мелькнуло что-то серое, и она резко натянула поводья. Пока Влад соображал, что к чему, муллватка уже вскинула арбалет и крикнула:

– Зверь!

– Где? – не понял Влад. А потом увидел.

Впереди, всего в десяти шагах от них, на тропу вышел мальчишка лет семи-восьми. Выглядел он сущим оборванцем: чумазый, лохматый, одетый в несусветные лохмотья. Уши лопухами, руки-ноги худющие. Во взгляде – голодная надежда разжиться коркой или медяком.

– И это Зверь?! – не поверил Влад, но на всякий случай отстегнул арбалет от седла.

Тыяхша не ответила, она уже вступила в схватку. Крикнула, глядя в сторону:

– Убирайся в Бездну!

И, целясь через пришитое к плечу зеркало, выпустила стрелу в ребенка.

Тот увернулся – отпрыгнул в сторону и каким-то чудом оказался на другой стороне тропы. Устояв на ногах, стал приближаться. Шаги его выглядели неестественными. Казалось, мальчишка движется медленнее, чем переставляет ноги. Он будто наплывал, а не шел.

Влад почувствовал страх, а за ним – резкую головную боль. И стал задыхаться.

– Стреляй! – приказала ему Тыяхша и потянулась за новой стрелой.

Влад поднял арбалет, навел улыбчивому мальцу на грудь и прицелился. Мотнул головой и опустил арбалет.

Тыяхша ладила стрелу и при этом заклинала:

– Ну чего медлишь?! Стреляй! Он сейчас петь начнет!

Влад, сердце которого билось на пределе, мотнул головой:

– Не могу. Ребенок.

– Зверь это! Зверь! – отчаянно кричала Тыяхша. И натягивала тугую тетиву, быстро вращая рукоять рейки.

Влад верил Охотнице, но верил и своим глазам. И не мог выстрелить. Рука не поднималась.

А тем временем расстояние между ними и мальчишкой сокращалась. Влад уже видел родимое пятно на щеке мальца. Оставалось метров пять. Не больше. Виски сжало так, что тошнота подступала к горлу. Во рту стало солоно от крови. Веки налились свинцом. Солдат почувствовал, что еще секунда, и вывалится из седла.

Но обошлось.

Ближе мальчишка приблизиться не смог – Тыяхша не позволила. Успела выстрелить, и на этот раз попала. Трудно не попасть с такого расстояния.

Стрела прошила бродяге грудь. Он покрылся рубиновым свечением, отлетел на десяток метров и повалился на спину. Но в ту же секунду раздалось выворачивающее наизнанку шипение, и Зверь вскочил. Правда, вскочил уже не в образе мальчишки. Мальчишки больше не было. На том месте, где только что находился ребенок, появился слепой старик в рваном рубище. И этот бродяга тоже выглядел неприглядно: всклоченные грязные волосы, впалые щеки, растрепанная борода и покрытые коростой руки-клешни.

То ли само это превращение сыграло свою роль, то ли несоответствие дряхлости старика с резкостью его движений, но Влад поверил, что перед ним почуявший свежатину зверюга. А поверив, увидел его таким, каков он есть на самом деле. Увидел «другим» взглядом. О чем и сообщил Тыяхше со смесью Радости и азарта:

– Я вижу его!

– Ну так стреляй, – попросила Тыяхша.

И Влад вновь вскинул арбалет.

К ним приближался истекающий сероватым свечением энергетический кокон. Мутная прозрачность этого непостижимого образования позволяла разглядеть, как внутри шевелятся, скручиваются и переплетаются между собой разноцветные спирали – молочная, бежевая, рубиновая и лиловая. Они возились в коконе, как черви в тухлом яйце. Потом вдруг кокон пропал, и Влад вновь увидел старика. А через миг – вновь кокон. И опять старика.

Кокон.

Старик.

Кокон.

Такая вот пошла перед глазами солдата чехарда.

Наконец Влад решился. Когда в очередной раз Зверь обернулся стариком, откинул сомнения и надавил на рукоятку спуска.

Немудреный механизм сработал четко: отпущенная тетива радостно взвизгнула, стегнула болт, тот шаркнул по желобу паза, вырвался на волю, просвистел и воткнулся старикану точно в лоб.

А кокону – в верхнюю часть.

И вновь перед глазами Влада замельтешили разные пласты одной реальности.

Старик всплеснул худыми руками с тяжелыми бугристыми ладонями и повалился наземь.

Кокон лопнул.

Старик пропал – там, где он только что лежал, теперь валялась пробитая стрелой дворняга.

Разодранный кокон чах на глазах, скукоживался, рассыпался и опадал безобразными струпьями.

Собака исчезла, как до нее исчезли слепец и мальчик-поводырь. Появилась дохлая змея. Но лишь на несколько секунд. Вскоре и она как сквозь землю провалилась. Только стрела никуда не пропала – сделав свое дело, покойно лежала в пыли. Блестела золотым наконечником. Была настоящей.

Спирали, оставшиеся без оболочки, замедлили свое верчение, затем вовсе замерли, потускнели и растворились без остатка. Все, кроме одной – лиловой. Эта, похоже, не думала увядать: энергично раскручиваясь и играя яркими бликами, сжалась, как тугая пружина, а потом резко распрямилась и стала вытягиваться – спешно рванула от наконечника стрелы к небу. И походила на трассер баллистической ракеты, у которой сбилась программа, отвечающая за тангаж и вращение.