Николай Мороз - Найти и исполнить

– Передаем вечернюю сводку за десятое октября, – проговорил диктор.

Стас сел на подоконник, не сводя со скамейки глаз. Видел он ее уже, видел раньше, давно, в своей прошлой жизни, не раз видел, и не два, и картинка всегда была одинаковой. На выцветшей, мутной желто-белой фотографии с волнистыми краями и датой, написанной на обороте фиолетовыми чернилами: август 1940 г.

– Положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону. Наши войска оказывают врагу героическое сопротивление, нанося ему тяжелые потери, но вынуждены были на этом участке отступить, – доносился из-за плеча четкий голос диктора.

За год до начала войны кто-то сфотографировал их на этой самой лавке под старой липой – и бабку Стаса, она сидела с краю, выпрямив спину и опираясь ладонями в колени, обтянутые белой юбкой, рядом нога на ногу развалился отец Жени. А вот и она сама, еще школьница, нижняя губа прикушена, смотрит куда-то вверх, мимо объектива, коса растрепана. И на месте сидит потому, что на плече лежит отцовская рука, здоровая, покалеченная спрятана под полой светлого пиджака. Тут же Золотова в пестром платье, веселая, улыбается во весь рот и обнимает круглолицего серьезного мальчишку лет пяти, тот с ужасом смотрит прямо на фотографа, не представляя, чего ждать в следующий момент, и по всему видно – готовится разреветься. За изогнутой спинкой лавки толпятся еще люди – мужчины, женщины, старики, дети, даже попович Мартынов, почти неотличимый от потрескавшегося липового ствола затесался в эту компанию, глядит на фотографа равнодушно, даже устало. Все они были здесь, все, кто жил в этом доме еще год назад, не было только одного человека из тех, что встретил здесь Стас. Вернее, одной.

– В течение десятого октября наши войска вели бои с противником на всем фронте, особенно ожесточенные на Вяземском и Брянском направлениях. После ожесточенных боев наши войска оставили город Орел. За десятое октября в воздушных боях под Москвой сбито двенадцать самолетов противника. Наши потери – три самолета. В Баренцевом море потоплен немецкий транспорт водоизмещением в семь тысяч тонн.

Диктор говорил четко, размеренно, без эмоций, и от этого почти неживого голоса поневоле становилось жутко. Да еще и темнота сгущалась. Стас отошел к двери и принялся шарить по стене в поисках выключателя. Нашел, и только собрался повернуть его, как в дверь нерешительно постучали. Стас замер на месте, прислушиваясь к звукам из коридора. Под дверь пробивается полоска света, видно, что в коридоре кто-то есть, и этот кто-то явно один. Стоит молча и ждет, потом стучит еще раз.

Стас открыл дверь и зажмурился – после темноты неяркий свет единственной на весь коридор лампочки бил прямо в глаза.

– Вы электричество включите, – заботливо посоветовали из коридора, – пока можно.

– А дальше что – нельзя? – поинтересовался Стас. И разглядел наконец собеседницу – за дверью стояла Катерина. В той же мешковатой юбке, явно на размер больше, чем требовалось, и в темной кофте, плечи закрывает большой серый платок, волосы собраны на затылке. Стоит, улыбается «лейтенанту», а сама вглядывается в темноту за его спиной, точно высматривает, нет ли в комнате еще кого-нибудь.

Вот ее-то и не было на том, казалось, прочно забытом снимке из семейного альбома. Память на лица у Стаса была потрясающая, раз поговорив с человеком, он бы запросто узнал его хоть через год, хоть через два, поэтому и опознал моментально всех «действующих лиц» со снимка. А черт знает, почему ее там не оказалось, может, на работе была или уехала куда-нибудь, к родственникам, например. Да какая разница, почему…

– Так затемнение же, – объяснила она, – чтобы бомбу прицельно не скинули. А у вас окна не завешены, арестовать могут. Лаврушин заложит, с него станется, – оглянувшись, шепотом предупредила Катерина, и спросила:

– Вы ведь с фронта приехали?

– Да, – сказал Стас, – с Западного, из-под Вязьмы.

– Как там? – точно тем же тоном, что и медсестра из санитарного поезда спросила Катерина. Стас уже приготовился ответить ей в том же духе, что и сутки назад, но ему и рта открыть не дали.

– Что ж мы в коридоре стоим, – Катерина отступила на шаг, качнула головой в сторону площадки:

– Может, у меня поговорим, товарищ лейтенант? Я картошку сварила, поужинаем.

И снова улыбнулась, пошла по коридору, оглядываясь, шла неслышно, точно парила над скрипучим полом, только чуть шуршали подошвы ее черных туфель. Стас закрыл свою дверь, поколебался мгновение, вспомнив и о брошенном планшете с ИЖ под картой, и о кобуре с ТТ. Нашарил ладонью на этажерке ключ, повернул в замке и пошел

следом за женщиной мимо дверей, из-за которых доносились голоса, смех и торжественная музыка из включенных радиоприемников.

Дальше приключилась заминка, Стасу просто-напросто показалось неудобным вот так запросто войти в чужой дом и нагло слопать нехитрый ужин. Но Катерину эти нюансы не беспокоили, по крайней мере, выглядело все именно так. Но что-то в ее поведении показалось Стасу странным, хотя что именно – он и сам толком объяснить не смог бы. Сел на предложенный стул у покрытого клетчатой скатертью стола, осмотрелся. Комната вовсе уж крохотная, одному тесно будет, розеток на потолке и иных порочных барских изысков не наблюдается, обстановка простая, даже скудная. Кровать, стул, табурет, стол у единственного, наглухо закрытого черным одеялом окна. На прибитой к стене за дверью вешалке висят плащ и темное пальто, на полу обувь, дальше стену подпирает комод на кривых мощных ножках, рядом с ним громоздится здоровенный, обитый дерматином деревянный чемодан. На стене над кроватью висит неизменная черная тарелка, из нее доносится еле слышная музыка. И все, нет ни фотографий, ни репродукций, ни даже часов, стены голые, точно в общежитии оказался, а не в комнате одинокой и довольно привлекательной женщины. Ни единой фарфоровой фигурки, ни вазочки, ни открытки завалящей – ничего подобного, сколько головой ни крути, не видно.

Катерина перехватила его взгляд, села напротив, сняла с большой металлической кастрюльки крышку, и в комнате одуряюще вкусно запахло вареной картошкой. Разложила по тарелкам, одну, полную, подвинула Стасу, вторую взяла себе.

– Ешьте, товарищ лейтенант…

– Илья, – назвался алехинским именем Стас, вспомнив о своем грозном удостоверении, дающим право проверять, задерживать и доставлять кого угодно в «соответствующие органы». – Меня Илья зовут. А вы Катя, я помню.

Та улыбнулась, оглядела свое жилье, точно сама его впервые видела, и сказала:

– Я сама тут недавно живу, две недели всего. Дом наш немцы разбомбили, подчистую, одни стены остались. Я в это время на рынке была, тревогу в метро пересидела, домой после прибежала – а там уж оцепление стоит, убитых выносят. Потом сюда переселили, я вещи, какие нашла, привезла. А предприятие наше уехало в эвакуацию на Урал, но я осталась здесь.