Николай Мороз - Найти и исполнить

Ничего, если не считать, что Юдин сейчас был полностью в его власти, бежать и сопротивляться не мог, даже если бы сильно захотел. И не сможет, если Стас не сойдет с ума и не развяжет его, а сам отвернется минут на пять, чтобы дать тому возможность уйти. Стас открыл барабан револьвера: он был пуст. Быстро обхлопал полудохлого мерзавца, нашел в правом кармане пиджака коробочку с патронами, загнал пять штук в гнезда. Этого хватит, этого более чем достаточно, на выстрелы внимания никто не обратит, и Юдин сдохнет, не успев понять, что произошло. Не успеет, а должен, легкую смерть надо заработать, у этого паскудника другая карма.

Стас вышел в коридор, заглянул в один кабинет, в другой, нашел уцелевший после спешной эвакуации и последующего погрома стул, прихватил с собой и вернулся. Поставил стул к окну, сел спиной к свету, уже тусклому, неверному свету ранних сумерек, положил револьвер себе на колени. Посидел так немного и с силой пнул Юдина по голени, тот промычал что-то, как спросонья и поднял голову. Стас крутанул барабан револьвера и наклонился к пленнику, чувствуя, как где-то в самых потаенных глубинах души слабо шевельнулось запоздалое торжество.

Юдин уже полностью пришел в себя, выпрямился у стенки и разглядывал Стаса настороженно, без любопытства, смотрел, прикидывая, чего ждать от человека напротив, на что тот способен и, самое главное, сколько ему придется заплатить. Стас не ошибся, Юдин облизнул губы, задрал подбородок и спросил чуточку гнусавым голосом:

– Тебе чего надо? Ты вообще кто такой?

Не узнал, разумеется, да и откуда было, в глаза то они до сей поры друг друга видеть не видели, и о существовании Стаса Кондратьева Юдин и не подозревал, так бы и умер в неведении…

– Здравствуй, сволочь. – Стасу показалось, что за него сейчас говорит кто-то другой, и говорит только потому, что молчать дальше нельзя. – Ты мне должен. Много должен.

И едва не скривился от отвращения, чувствуя, что все сразу пошло не так, слова и тон – как из дешевой оперетты, пошлые, шутовские, они обесценивали победу, убивали блаженное чувство по имени «справедливость». И нужных слов было не найти, ничего достойного момента в голову не приходило, точно враз отшибло воображение. Слишком долго он шел сюда, нарушив ради этой минуты прорву законов природы и заповедей божьих, и в финале оказался героем дурного сна. И чувствовал себя обманутым: победа была не такая.

– Тогда бери деньги и проваливай, – спокойно предложил Юдин. Возможно, именно так он держался и на переговорах с главами крупных и не очень иностранных держав, подсевших на русскую нефть. Думал прежде всего о своей выгоде, и, зная всему цену, переплачивать не собирался. И текущий момент от всех прочих сделок не отличался —

у Стаса оружие, у Юдина деньги. Золото в обмен на жизнь – равноценный обмен, и говорит как равный с равным, голос хоть и глуховат, что объяснимо, но не дрожит, в глазах нет страха, только спокойствие и настороженность.

– Ты мне больше должен, тебе не хватит, – сказал Стас.

– Здесь много, – Юдин улыбнулся во всю пасть, – очень много. Хватит, не сомневайся. Бери и катись, и развязать меня не забудь, дальше сам разберусь.

«А как же», – Стас резко наклонился вперед и хлестнул Юдина наотмашь по лицу. Тот зажмурился, и еле слышно охнул, потом часто зашмыгал носом, пытаясь остановить кровь из разбитой губы и носа.

Стас сел нормально, но смотрел не на Юдина, а в пол, через приоткрытую дверь на замусоренный коридор. К чертям эту комедию, зачем ввязался, пристрелить его – и дело с концом. И понимал, что не может просто так отпустить мерзавца, не должен, не имеет права, это не по правилам, не по закону. По какому именно – объяснить не мог, видел, как все идет наперекосяк. Юдин с разбитой рожей на полу, револьвер в руках, наглый взгляд «олигарха», депрессия достижения. Финиш, господа, путь длиной в три года завел в тупик, можно побиться о стену головой, но это не поможет.

– Сколько, по-твоему, стоит жизнь двух людей. Жизнь женщины и ребенка, моей жены и моего сына? – сквозь зубы спросил Стас.

Подделать такие эмоции было бы затруднительно – Юдин чуть шире, чем за минуту до этого открыл глаза, приподнял брови, смотрел уже без любопытства, но с искренним изумлением. Ясно, что ничего не понял и несказанно удивлен нежданной предъявой, смотрит так, точно скрытый смысл в словах Стаса ищет, как в шифровке, а искать-то и нечего…

– Ты убил их, паскуда, убил мою любовь, мое будущее. И проехал мимо, а Лешка умирал в это время, умирал, пока ты с сиреной по Москве катался. На операционном столе умер, и знаешь, почему? Поздно привезли потому что «скорую» в пробке продержали, пока ждали, тебя, мразь, ждали…

Говорил, а сам видел, как меняется юдинская рожа – изумление с нее линяет, сходит, как снег весной, сквозит во взгляде работа мысли, напряженная работа, считай, непосильная, и сменяется враз – от осознания через усмешку к сочувствию. Легкому, ни к чему не обязывающему, дежурно-вежливому.

– Я даже не понимаю, о чем ты… Какая пробка, какая «скорая», при чем тут я. Спецпроезд организует охрана и гайцы, это протокол, это азбука, я не принадлежу сам себе, делаю, что говорят… – он заткнулся, смотрел на «таурус» перед носом, на Стаса, что держал палец на спусковом крючке, впечатывая поганцу в лоб дульный срез револьвера. И молчал, не было ни слов, ни голоса, казалось, что и воздух закончился – все только от одной мысли «при чем тут я…». Ни при чем, тварь, разумеется, ты ни при чем, даже странно, что таких, как ты, первым делом на фонарях развесили, ни охрана не помогла, ни «мерсы» бронированные, ни хрена вам не помогло. Развесили и оставили на корм воронам и крысам, по сей день, поди, такие, не принадлежащие себе, висят, пейзаж собой разнообразят, только ты ускользнул, и у тебя почти получилось…

– Убивать будешь? Тогда в сторонку отойди, чтобы не обляпаться, – посоветовал глядя снизу вверх Юдин и оскалился в своей скотской ухмылке. Впрочем, ее моментально унесло после пары хороших ударов по ребрам. Юдин побледнел от боли, прикусил губу и закрыл глаза, кровь у него из носа закапала с новой силой, Стас откинулся на стуле, глядя в потолок. Кровь барабанила в висках, не хватало воздуха, желания не сбывались. Он мечтал драть шкуру ремнями, медленно, сладострастно, и во что бы там ни веровал Юдин, в каких богов, в переселение душ или райские кущи после жизни, это его не избавит от дикой боли, мук и воплей…

Стас мог сделать с ним, что угодно. И никого этим не вернул бы, ничего не исправил. Мертвые не возвращаются, любые изощренные муки душу не исцелят… если только осталось что-то от души. Он искренне пытался вернуть себя в первобытные времена, но не смог, понимая, что не то столетье на дворе, и что после будет еще муторнее, потому что всякие обычаи хороши исключительно для породившего их века…И даже не в этом дело – всади он сейчас в Юдина всю обойму, и потом еще пять раз по столько же – ничего не изменится, мертвые не вернутся, не будет знамений, а небесам все равно, они не одобрят и не осудят. А он так и останется один, без прошлого и будущего, потерявшийся во времени одиночка без цели и смысла жизни.