Дэн Абнетт - Братья Змея

Податливый нанос илистого песка сполз прямо перед ним и провалился во тьму впадины. Вверху, там, куда достигал солнечный свет, светло-голубой прогалиной покачивался мир. Здесь, внизу, было так безмятежно, что Аэкону показалось, будто он стоит на песчаном пляже под ясным голубым небом. Если не считать тисков давления, всеобъемлющего холода и гулкого шума в ушах. И еще один шаг. Босые ноги поднимали дымку мелкого донного песка, вьющуюся вокруг коленей. Аэкон был обнажен, если не считать ремня да пересекавшей широкий торс лямки небольшой, затянутой бечевкой сумки.

Сколько же прошло времени? Шестнадцать минут. Он внимательно вел отсчет, хотя те воины фратрии, которые знали в этом деле толк, предупреждали, что сбиться — проще простого. После семи-восьми минут разум начнет туманиться, несмотря на автономию функций усиленной легочной системы, осмотический кислородный обмен и ускоренный вывод токсинов. В кровотоке все равно будут накапливаться отравляющие вещества, и это вдобавок к воздействию температуры и давления. Он начнет ошибаться.

Если он обсчитается всего лишь на полминуты, если разум его помутится, тогда — конец, он умрет. Как дурак.

Некоторые братья предупреждали о галлюцинациях. О безмятежном спокойствии, подстерегающем неосторожных или плохо подготовленных. Видения приходят весьма утешительные, говорили они. Прекрасные. Они заставляют человека поверить в то, что все у него хорошо, и он сможет продержаться здесь вечно. Это были признаки уже наполовину свершившейся смерти.

Аэкон оттолкнулся от песка и взмахнул могучими руками, устремляясь сквозь толщу воды и тьму котлована. Почувствовал, как в легких медленно нарастает жжение, как в мускулах вырабатывается молочная кислота, а кожу лица и груди растягивает глубоководное давление. Руки и ноги словно налились свинцом.

Еще немного дальше, еще чуть-чуть глубже. Шестнадцать с половиной минут, стойко считал он. Второе сердце стало стучать тяжелей. Его окружала чернота. От мягкой губы впадина круто обрывалась вниз, уклон шел практически перпендикулярно к верхнему шельфу. Тут же вода стала холодней. Слишком далеко от солнечного света, на десять-двенадцать градусов меньше, чем на поверхности. Перевернувшись головой вниз, он раздвигал воду руками, словно веслами, и работал ногами. Такое чувство, будто голова охвачена сжимающимся металлическим обручем. Из уголка рта выскользнули несколько жемчужных пузырьков.

Он все глубже уходил в полную тьму, в холодное лоно котлована. Котлован. Впадина. С незапамятных времен это место стало совершенно особым для фратрии. Здесь испокон веков проверяли себя, свою выносливость и храбрость, это было место риска и ухарства. Здесь человек мог буквально оставить свой след. Здесь желающий мог испытать пределы своих возможностей, и узнавали об этом только такие же силачи. Или глупцы.

Семнадцать минут. В глубинной тьме он различал очертания предметов благодаря усиленному зрению, с четырнадцати лет оснащенных оккулобами. Он увидел следы первых приношений, рассеянные средь ила на дне котлована. Клинки, щиты, наконечники копий, бусы, кости, детали брони, тотемы и талисманы, идолы и трофеи… Все это призрачно белело во мраке, опутанное водорослями. Каждое подношение было подписано, впрочем, большинство надписей уже стерла вода, и прочесть их было невозможно.

Семнадцать, двадцать. Пробираясь вперед, Аэкон выбрал подходящее место — гладкий круг ила между бронзовой статуэткой и острогами, воткнутыми наконечниками в ил. Бронзовая фигурка когда-то могла изображать примарха, но теперь, утратив всякие индивидуальные черты, обратила лицо к тьме котлована, будто не желая быть свидетелем человеческой глупости.

Аэкон работал ногами, чтобы оставаться на месте, и потянул завязки мешка, который тихо и тяжело затрепыхался в окоченевших пальцах, подхваченный донным течением. Аэкон сунул руку внутрь и достал свое подношение — обойму с патронами от автоматической винтовки, все еще полную боевых снарядов. Он забрал ее у врага, культиста, убитого им во время штурма священного кургана на Йоргу. Это была первая операция Аэкона в качестве полноправного члена ордена Железных Змеев и воина отделения «Дамокл». Тот культист стал его первой жертвой на поле боя. Достойное жертвоприношение, весьма уместное, и Аэкон пометил его своим именем и эмблемой отряда.

Он положил обойму на илистое дно и вдавил рукой так, чтобы ее не унесло гуляющим по котловану течению. Потом осенил грудь знамением аквилы.

На миг он задумался об Йоргу. Да, его первая операция, и — не считая пары обычных караульных поручений — его единственная боевая вылазка за два года, прошедших с момента его зачисления во фратрию и в отделение Дамоклов. Одна-единственная, в которой его ожидало благословение боя. Он горел желанием сражаться, мечтал… Аэкон моргнул. Мечтал, и точка. Вспоминая Йоргу, он на миг забыл о главном. Перестал считать.

Неужели уже? Сознание уже помутилось? Он уже погрузился в видения? Как хочется сделать вдох.

Он потер глаза белыми сморщившимися пальцами, надеясь вернуть ясность ума и зрения. Здесь он уже закончил. Сделал то, ради чего явился сюда. Оставалось только вернуться. Всплыть на поверхность.

На какой-то миг Аэкон не мог сориентироваться во тьме, и решить, куда ему надо плыть. Где же она, поверхность?

Он погрузился еще чуть ниже, коснувшись ила пальцами ног. И вздрогнул от неожиданного ощущения. Взглянул на свои ступни, увидел дно котлована, и его перегруженный растерявшийся разум осознал незамысловатые понятия верха и низа. Аэкон согнул мускулистые ноги и оттолкнулся от дна.

Он плыл прямо вверх, по мере подъема становилось светлее. Воду наверху заливал свет, там играли зелено-голубые отблески. Аэкон работал ногами, которые словно горели. Когда он приближался к шельфу, стало теплее, и вот он уже в залитых солнцем водах. Золотые лучи пронзали синь подобно лестницам, спускавшимся с находящейся далеко вверху поверхности. Узорчатым косяком блеснули рыбы. Подниматься вверх — быстрее, чем заплывать вглубь. Сколько прошло времени? Пять минут? Четыре?

Сможет ли он продержаться до конца?

Аэкон начал склоняться к тому, что нет. Он все еще барахтался, поднимаясь вверх, изредка взмахивал уставшими руками, но разум его помутился. Он думал о друзьях детства, о собаке, которая у него когда-то была. Вспоминал маленький домик в деревне, в котором рос до того, как был призван к служению ордену. И женщину, которая когда-то была его матерью. Подумал о своей первой остроге — детской, в половину длины гарпуна взрослого мужчины. Все эти видения пронеслись перед ним словно быстро меняющиеся картинки на дисплее. Он не мог сконцентрироваться или сфокусироваться. Просто смотрел.