Дэвид Эннендейл - Мефистон - Властелин Смерти

Хотя Освященные не оставляли следов в физическом смысле этого слова, есть и другие способы выследить их. Я могу видеть их порчу, шлейф развращенности остающийся после них. Он проедает вещество, из которого теперь состоит корабль. Я иду по следу разъеденной реальности.

— Они направляются не на мостик, — высказывает наблюдение Гамигин.

Он прав. И не в машинный отсек. Силовые агрегаты фрегата не интересуют противника. Странная тактика. Но в этом есть, между тем, что-то важное. Поклонники Хаоса развращены, вероломны, и их души поражены злокачественной раковой опухолью. Но большинство из них не безумцы, во всяком случае, не в такой степени, как нам хотелось бы, и они не глупцы. Они были бы вдвое менее опасны, если бы обладали этими недостатками. Если их заботит что-то, кроме контроля над кораблем, значит и мне стоит обратить на это своё внимание. Я начинаю понимать, куда ведёт нас след. Есть скрытая логика в цели предателей: «Им нужна часовня». Конечно, нужна. К чему ещё может стремиться отребье из банды Освященных? И где еще мы сможем отыскать того особенного Кровавого Ангела, призвавшего нас сюда?

Ярость от мыслей об осквернении, которое уже, возможно, происходит, полыхнула над отрядом. Я могу видеть злость. Её аура холодная, мерцающе-голубая. Это оттенок секундного оскорбления, хорошо рассчитанной, осторожной жестокости. Это ярость, которая питает войну, но не безумие. Она не несёт опасности для моих боевых братьев.

Хотя это не просто психический цвет. Это также вкус. Я знаю каждый его нюанс. Я питаюсь им. Я не уверен в том, во что это превращает меня самого.

Может это ещё один крючок сомнения, которое я ощущаю? Если так, то пусть это будет отметкой моей преданности, я принял его и использую, чтобы пройти путём чести. Пусть потом оно превратится в мою собственную ярость, которая сокрушит еретиков и предателей.

«Мучительная вера» — небольшой корабль. Из этого, однако, не следует, что его часовня маленькое и скупое помещение. Наше почитание Императора должно быть достойно его. Коридор, ведущий к часовне, постепенно расширяется и становится выше, чтобы в его конце была возможность установить массивные стальные двери, за которыми находится неф. Двери невероятно прочны, спроектированы, чтобы укрыть священное сердце корабля, даже если он взят на абордаж, но против решительной силы ни один барьер на корабле не может сделать большего, чем просто задержать врага. Двери выломаны. Они лежат на палубе, как крышки гигантского саркофага. От гравюр на них, изображавших деяния Сангвиния и Императора, остались смазанные воспоминания. Вспышки дульных огней разрывают приглушённый свет внутри часовни, которая видна за проходом.

Это кощунство не будет продолжаться. Голубой оттенок злости ползёт вниз по спектру к более дикому, опасному, насыщенному красному цвету. Я вынул свой силовой меч. Его имя — «Витарус», он древний, и он пролил целые океаны крови предателей. Тёмно-красные вспышки молний скользят по лезвию. Он голоден, как и мы. «Братья», — взываю я. Я не повышаю голос. Но его хорошо слышно повсюду, здесь в вестибюле и даже в часовне, куда он проникает между вспышками грохота болтерного огня. Я знаю эффект своего голоса. В нём звучит отголосок эха гробницы и холод бесконечной пустоты. Голос Калистария умер вместе с ним самим на Армагеддоне. Я занял его место, и мой голос — это звук тьмы. Пусть Освященные знают — Властелин Смерти пришёл за ними.

И я не один. «Кровью Сангвиния!» — ревёт Гамигин. Остальной отряд повторяет за ним, и стены сотрясаются от боевого клича Кровавых Ангелов.

Мы врываемся в часовню с жаждой мщения в сердцах и кровью в глазах. Я осматриваюсь, едва переступив порог. Внутри девять космодесантников Хаоса. Обезглавленное тело одного из Освященных валяется в нефе. Кровь, толчками вытекающая из обрубка шеи, более материальна, чем пол, который она заливает. Доминирующий красный цвет на доспехах Освященных очень похож на наш собственный, что особо злит нас при виде их в этом святом месте. Их присутствие здесь словно осмеивает нас самих. Я вколочу этот смех им обратно в глотки. У противоположной стены часовни одинокая фигура нашла убежище за алтарем. Точными выстрелами обороняющийся прижал противника. Алтарь, сделанный из цельного куска мрамора, задрапированного багровым, являлся крепостью в этом месте. Воина, укрывшегося за ним, непросто уничтожить. Он ведёт себя вызывающе, призывая проклятия на головы Освященных. Он пользуется витиеватым языком, диким и богатым теологией. Что однозначно выдаёт в нём капеллана. И хотя помехи вокс-динамиков шлема сильно искажают его голос, я всё же узнаю его. Он принадлежит тому, кого мы ожидали здесь найти.

Мой отряд веером расходится по помещению за моей спиной. Болтерные снаряды застучали по броне космодесантников Хаоса. Противник открывает ответный огонь. Двое из них продолжают штурм алтаря. Они бегут вперёд по разным сторонам нефа, стараясь обойти защитника с флангов. Остальные повернулись к нам, падая на палубу и отстреливаясь. Деревянные скамьи, оказавшиеся между нами, не могут обеспечить никакого укрытия, их разносит в щепки в считанные секунды. Вдоль стен, с каждой стороны нефа идут колоннады, но оба отряда устремляются к центру. Мы встретились на открытом месте. Вряд ли это будет изнурительная схватка. Она будет короткой и свирепой, вспышка войны, которой так жаждут Кровавые Ангелы. Мы яростно атакуем, отвоевывая помещение. Да, оно обречено, как и весь корабль, но я хочу очистить его, прежде чем оно сгинет навсегда.

За дюжину шагов до неприятеля, я пробиваю хрупкую поверхность Имматериума, чтобы воспользоваться убийственным потенциалом варпа. Моя воля вбирает энергию, придаёт ей форму, а затем отправляет электрическое проклятье в моих врагов. Разум мой захватило одно единственное слово — жара. Инстинкты мои, полностью свободные в этот момент, обратились к единственной навязчивой идее — кровь.

Именно так обстоят дела с нашим Орденом. Кровь. Всегда кровь. Наша история, наше наследие, наше имя и надежда и конечный приговор. В конце, все они обращаются в кровь.

Нет ничего, кроме крови.

Передо мной трое Освященных завопили. Я чувствую, как мои губы растягиваются в удовлетворенном оскале. Чтобы космодесантник, даже падший, так орал, боль должна быть далеко за гранью описания. Я бы посмеялся, но этот навык умер вместе с Калистарием. Предатели спотыкаются на бегу и падают на колени. Движения их становятся спазматическими, едва ли контролируемыми, а скоро и этого не станет. Они царапают руками шлемы, срывая их прочь. Они задыхаются, но воздух им всё равно не помог бы. Глаза их вытаращены, но они ничего не видят. Всё, чем они являлись, подчинилось моей воли, а я велел их крови вскипеть. Вот так метафора о проклятии моего ордена претворилась в действие в буквальном смысле для этих несчастных созданий. Вопли их затихают, переходя в горловое бульканье кровью, пеной выходящей из их ртов, носов, ушей и глаз. Они мертвы, и я надеюсь, что их предсмертная боль останется с ними навечно в небытии.