Николай Басов - Закон военного счастья (сборник)

— Главной трудностью в нашем выживании, как ни странно, будут собственные начальники.

— Верно, — с чувством поддержал друга Ким. — Пропади они пропадом.

От всех волнений у Ростика так разыгрался аппетит, что он едва дождался, пока из-за поворота появится дом. Он затащил Кима к себе, и они устроили грандиозную яичницу из двенадцати яиц с колбасой, поджаренным хлебом, помидорами и кучей зеленого укропа. После еды пришли к выводу, что яйца тут не хуже, чем на Земле, а потому можно изучать этот мир с определенным смаком. После обеда, вернее, второго завтрака, снова вышли на улицу, где людей стало поменьше, должно быть, тоже разошлись подкрепиться.

Ким покосился на свой вел, оставленный во дворе Ростикова дома, но тащить его домой не стал, наверное, слишком плотно наелся. Ребята уселись на знаменитой отцовской лавочке, на которую приходили посидеть даже с других улиц. Жара стала невыносимой, асфальт начал плавиться, иногда на нем оставались следы, как в пластилине.

Люба не показывалась. Вероятно, ее заставили что-нибудь делать. А может, и нет. Потому что ее мама, Тамара Ависовна, как и остальные начальники города, должна была находиться при деле. Шутка ли сказать, она была директором райпищеторга, и под ее ответственностью находились все столовые района.

— Района больше нет, — поправил друга Ким.

— Интересно, а сколько нас?

— В нашем… — он помолчал, — мире остался только город, Бобыри, где мы уже были. Может, еще Квелищево, Острохатки и Морока.

— Значит, это меньше двухсот тысяч человек.

— Гораздо меньше. Но зато со всеми ресурсами города.

Они помолчали.

— Нет, не со всеми, — отозвался наконец Ростик. — А только с теми, которые тут могут быть использованы. Например, мы жарили яичницу на керосинке, а новостройки, где полно газовых плит… Понимаешь?

— Что же тогда у нас осталось? — Ким тряхнул иссиня-черным чубом. — Керосинки и стоящие заводы?

— Это ты верно подметил, — согласился Ростик. — Пустить какие-нибудь электрогенераторы — проблема. То ли начальники топливо экономят, то ли… Этот вид энергии тут вообще не работает. Другой формы электромагнитное поле, например. Так что заводы стоят. А скоро и керосин достать будет не просто.

Неожиданно захотелось пить. А вот Ким, наоборот, потел. Кожа у него сделалась сверкающей, словно он покрасился перламутровым лаком.

— И что теперь будет? — спросил он.

Ответ на этот вопрос так и повис в воздухе. Потому что в конце улицы появился Пестель. Он неторопливо ехал на своем велосипеде, управляя одной рукой.

— Э-гей! — заорали оба приятеля, впрочем, не вставая с лавочки. Уж очень жарко было.

Пестель заметил их, пошатался, потом свернул на Октябрьскую, скатился с пригорка и подкатил к лавочке. Не слезая, притормозил, поставив ногу на оградку вековечной липы. Ростик только теперь понял, что Пестель исчез как-то незаметно. И по всей видимости, пока они жрали яичницу и рассиживались, занимался делом. Потому что в руке у него была картонная коробка из-под обуви.

— Что это? — спросил Ростик.

— Оказывается, тут полно всякой живности неизвестных видов.

Ким после сытного завтрака не понял.

— Что такое?

— Неизвестные насекомые, жужелицы, кузнечики, даже одного мышонка поймал.

С этими словами Пестель расстегнул боковой карман курточки, который у него оказался на «молнии», и в самом деле выволок мышонка размером в половину среднего пальца.

— Очень похож, — признал Ростик.

— Положим, раза в три крупнее, если сравнивать с нашей полевкой, но…

— Как же ты его поймал? — спросил Ким.

— Представляешь, они не боятся людей. Словно место, где мы оказались, совершенно дикое. А мы раз — и перенеслись.

— Зря не сказал, вместе поехали бы.

— А стоило. Я видел неизвестного оленя. Он опять же меня не испугался, я подошел к нему шагов на десять. Но потом его спугнула стая каких-то койотов или шакалов… Но они оказались в панцире. Представляете, на лбу и груди — довольно легкие, как я подозреваю, но защищающие жизненные органы пластины. И они им практически не мешают бегать, иначе бы олень не струхнул…

— А ты? — вмешался Ростик.

— Что я?

— Как удрал от них?

Пестель пожал плечами. Складывалось впечатление, что ему это даже не пришло в голову.

— А чем отличаются койоты от шакалов?

Глаза Пестеля блеснули.

— Ты можешь считать, что шакалы приручаются, а койоты нет.

— Я предпочитаю собак, — отозвался Ким и был, конечно, совершенно прав.

Ростик посмотрел на небо. Вокруг этого солнца висела какая-то серятина, какой на Земле никогда не бывало. Там если вставало солнышко, то мир окрашивался в свои краски, а небо — в голубизну.

— У собак тут могут быть большие проблемы, — сказал Пестель.

— Почему?

Солнце, дневное светило, тут было чужим шаром, который изливал на них и на весь мир жару. Стоило представить себе это, как в сердце, несмотря на сытный завтрак и спокойный, напоенный ароматом акации воздух, закрадывался холодок. Ростик потряс головой, чтобы развеять наваждение, но оно не проходило.

Внезапно на улицу выкатила машина. Только сейчас Ростик понял, что не видел на улицах машин. Это был газетный «уазик». Антон, восседавший за баранкой, притормозил напротив лавочки и вышел. Эдик тоже вышел, вытираясь панамой, наверное, в машине было еще жарче. Он начал говорить, словно они и не расстались у обсерватории.

— На всех предприятиях введено особое положение. Тока пока не будет, но воду подавать смогут, включив насосы на солярке. Два часа утром, два вечером.

— Каких часов? — спросил Ким. — Тут время другое, Перегуда же сказал…

— Пока приказано считать в сутках двадцать четыре часа, а лишнее время добавят минутами.

— Так сколько же сейчас времени? — спросил Ростик, вспомнив, что по хронометру на стене еще нет полдня. Ему никто не ответил. Тогда Антон сказал:

— А вокруг города установят сплошной периметр. Чтобы не было как на биостанции… — Он запнулся, видимо, не хотел этого говорить, но вырвалось.

— И до каких пор? — спросил Ким.

— Пока не утрясется.

— Так, может, вообще не утрясется, — ответил Пестель. — Подумайте, как это, — он обвел рукой и улицу, и сизое небо над собой, и неподвижные, словно нарисованные, деревья, — как это может утрястись?

— Ты очень странно рассуждаешь, — сказал Эдик. От волнения акцент у него стал заметнее. — Если началось, то может и кончиться.

— Ничего не кончится, — буркнул Пестель и стал разворачивать велосипед, чтобы ехать домой.

Перед этим он, конечно, забрал у Ростика мышонка. Судьба у того была незавидная, он должен был погибнуть под препарационным скальпелем великого любителя и знатока всего живого. Впрочем, подумал Ростик, это неправильно — осуждать человека, потому что не смыслишь в его деле.