Вячеслав Шалыгин - Сон грядущий

— Только вера указывает слабому разуму путь к истине. Твой же разум не только слаб, он еще и вторичен, незакончен, расщеплен. Но вторичность и незавершенность имеют ничтожное значение в сравнении с расщепленностью. Одна из частей не может осознать величие природного дара, потому что она лишь часть. Потому, что она применяет один доступный ей способ постижения истины. Пока есть солнце, день не может жить без ночи. Понимает ли это каждый из них — вопрос.

— Ну и туман! Ты попроще изъясняться способна?

— Конечно, способна, болван безмозглый! Договариваться вам с парнем, что за дверью, надо по-хорошему. Потому что ни он тебя, ни ты его извести не в состоянии. Да, вы не братья, вы части одной новейшей головоломки. Да такой, что всем неоформам на Земле приходится днями не спать. Бьются, размышляют.

— Так вы о нас уже давно знаете?

— Тебя это удивляет? Десять лет куролесить по всей галактике и остаться в тени невозможно. Мы о тебе не только знаем, но и гордимся тобой. По-своему.

— Ты на что это намекаешь?

— Сам знаешь на что. Забыл Духа Песка?

— Тот бред во сне? Смутно припоминаю. Надо бы с ним наяву пообщаться.

— Вряд ли такое возможно.

— Почему?

— Он у нас математик-экспериментатор и убежден, что, подставив в уравнение с любым количеством неизвестных хотя бы одно значение, мы обрекаем задачу на решение. Рано или поздно. С профессором он уже беседовал. Так что…

— И ты туда же. Почему я должен поверить в то, что являюсь бредом человека, который мне самому снится? Почему не наоборот?

— Сэм, Сэм, ну что ты за идиот? — Магиня почти нежно покачала головой, отпуская мои руки. — Идите. Он слева, за ящиком, — уже вслух сказала она, уступая нам дорогу.

Я аккуратно и почти бесшумно провернул рукоятки задвижек и с силой пнул по толстому окованному краю двери. Поскольку мы точно знали, на чем сосредоточить огонь, прежде, чем дверь открылась полностью, притаившийся в засаде вражеский капитан и пара его солдат были мертвы. Я не то чтобы не поверил песчаному магу в юбке, вернее, без нее (да и вообще без какой бы то ни было одежды). Просто я оставил за собой древнее право проверять, пусть и доверяя, даже те слова, которые прочитал непосредственно в мозгах собеседника. Удовлетворенный результатом, я носком ботинка перевернул тело капитана и замер, слегка похолодев. Капитан стремительно таял, почти как морок, наливаясь полупрозрачной синевой. Когда на земле не осталось и контура тела, я растерянно оглянулся на Сержанта:

— Что, опять вульгарис?

— Нет, теперь твоя очередь пояснять, — напарник указал стволом игломета на пятна свежей крови у стены, — и поспеши.

Он шагнул в сторону и встал так, чтобы под прицелом оказалась не только магиня, но и я. Ситуация неожиданно вышла из-под контроля.

— Что вдруг тебя так взволновало? — я старался говорить непринужденно, едва заметно смещаясь под защиту толстой двери.

Автомат — это не штатный пистолет, от него ни жилет, ни шлем не спасут. Магиня застыла в дверном проеме серой статуей идеальных пропорций и закрыла глаза. Сержант не отвечал. Взгляд его плыл, не в состоянии сфокусироваться на чем-либо. Секунду спустя герой рухнул в лужу еще теплой крови капитана. Магиня заметно расслабилась. Я удивленно взглянул ей в глаза.

— Любой разум боится смерти, — пояснила она, как мне показалось, смущенно.

Зазорно было показать слабость?

— А тараканы, что же, не боятся? Без разума-то?

— Боятся, но не осознают этого.

Ее ответ почему-то рассмешил нас обоих. Смех избавил от избытка напряжения и настроил на более дружескую волну. Меня, по крайней мере, настроил.

— Если пройти вон там, между завалами, и повернуть налево, то окажешься точно у их машины. Ее охраняет один человек, — магиня говорила тихо и вслух.

Прикасаться ко мне она почему-то больше не решалась.

— Пойду-ка я лучше с тобой, — вдруг решила она.

— Я справлюсь, — я усмехнулся, решив, что магиня сомневается в моих навыках.

— У меня свой интерес, — она с подозрением прищурилась. — Ты, надеюсь, не забыл, что обещал?

— Обижаешь…

— Да и побыстрее будет, — продолжила она, указывая на висящего через мое плечо Сержанта.

Шурша щебнем, мы ринулись в бой. Захват машины прошел прекрасно. Мадам уложила водителя каким-то чудовищным приемом не из моего арсенала, помогла втащить напарника и спрыгнула на землю как раз в тот момент, когда отпущенная нам мера везения кончилась. Кто-то из арьергарда штурмовиков заметил происходящее в их тылу и поднял тревогу. По броне машины забарабанили пули. Я навалился на рычаги управления, лихорадочно пытаясь разобраться в особенностях малознакомой машины. Чавкнул, закрываясь, люк, и аппарат, натужно гудя, вертикально взмыл в застиранное небо.

— Только этого мне не хватало, — услышал я за спиной раздраженный голос магини.

— Можешь выйти, — вяло огрызнулся я.

— Это уже было, — отмахнулась она, устраиваясь в соседнем кресле. — На базу?

Я отрицательно покачал головой и, развернув аппарат, направил его в глубь «проклятой зоны».

«Тупые, безмозглые, мерзкие скоты!» Капитан Рой бережет более грязные ругательства для личной встречи, будучи совершенно уверенным в ее неизбежности. «Разве это бой? Бойня! Расстрел! Стоп, стоп, стоп, что же это получается; я мыслю, следовательно… существую, что ли? Где я? Если умер, то ясно или хотя бы есть предположения. Если — нет, то где мое тело?»

Рой тщетно вертит несуществующей, во всяком случае невидимой, головой, но различает лишь серый полумрак. Это похоже на несколько предрассветных секунд, впрессованных в вечность. Серы не только кошки; небо и ландшафт, вдох и выдох, шаг и взмах, крик и шепот, мысль и бред. Все вокруг серо. Равномерно и беспощадно. Свет одинаково сер с тенью, и глаза отказываются трудиться, да их помощь и не нужна. «Лимбо», — приходит в голову Роя нужное словцо, будто кто-то подбрасывает. «Как поленья в топку, ну Лимбо, а дальше что?» Капитан начинает сердиться. Это его обычное состояние, и он не из тех, кто меняет привычки, даже в преддверии ада. «К чертям собачьим, что происходит?» Капитан в ярости. Будь поблизости что-нибудь материальное, он уже пять минут назад разнес бы это в щепки.

— Остынь, — как ушат ледяной воды обрушивается на Роя незнакомый голос.

Капитана больше поражает равнодушие, чем внезапность. Голос ничей, никакой и ниоткуда. Это может впечатлить и, пожалуй, напугать, но только не Роя. Он феноменально лишен фантазии. Ему и на секунду не приходит в голову, что голос может принадлежать существу бесконечно высшего порядка, а это вполне возможный вариант при столь странных обстоятельствах.

— Иди ты… — с солдатской прямотой советует капитан и прислушивается к вернувшемуся «ничто».