Михаил Ахманов - Дальше самых далеких звезд

Дайана опустилась на диванчик, приложила ладошку ко лбу.

– Эти пространственные скачки… после них у меня болит голова.

– Заглянем в медотсек? – предложил Аригато Оэ.

Она отвернулась. Она вообще редко смотрела на него.

– Не хочу. Выпью немного вина, если ты не возражаешь.

Они поужинали в молчании.

«Прекрасен Авалон, – мрачно думал доктор, запивая соком тагримское печенье, – и был бы еще прекраснее, если бы импринтинг и фрейн-терапию сделали законом. Возможно, нам бы это помогло… возможно, мы стали бы ближе друг другу… А так что мы имеем? Несчастный мужчина, несчастная женщина…»

В спальне царил приятный глазам полумрак, подобный свету авалонской ночи. Они разделись, и Аригато Оэ лег в постель. Дайана распустила волосы и замерла у изголовья ложа. Взгляд опущен, губы сомкнуты, рука лежит на приборе цветных снов.

– Хочешь заняться сексом? Со мной или включить прибор?

Он посмотрел на жену. Ее лицо было безразличным и холодным, как у мраморной статуи.

– Включи. Не буду тебя беспокоить.

Аромат юной женской плоти, моря и цветов… тихий, едва слышный звук дыхания… пряди волос, рассыпавшиеся по подушке… Женщина рядом – губы полуоткрыты, нежные груди с розовыми сосками то вздымаются, то опадают… Он вытянул руку, коснулся бархатистого плеча, и ее губы шевельнулись. Он не расслышал сказанного, но знал, что это слова любви.

Тихо журчал прибор, снова и снова проматывая ленту былого, воздвигая сказочные замки из пепла прошлых лет, расцвечивая их огнями минувшего счастья. Доктор Аригато Оэ спал, и на его губах играла улыбка.

Калеб стоял в коридоре, поворачивал голову, ловил тихий гул вентиляторов и шелест листвы, долетавшие из оранжереи. Рефлекс Охотника: перед тем, как что-то сделать, прислушаться и оглядеться. Палуба «Б» просматривалась из конца в конец, и видел он только стены, двери кают и световые панели на потолке. Свет был приглушенным; по бортовому времени наступила ночь.

– Ночь, – тихо произнес он. – Ночью люди спят. Однако доктору Десмонду сон не нужен и охранять его не требуется… Забавно!

Забавно и не совсем понятно, думал Калеб, шагая к проходу, соединявшему палубы. По одну его сторону находились гравилифты, грузовой и предназначенный для экипажа, по другую – ведущий в рубку люк. Он был приоткрыт, и в отблесках экранов и горевших на пульте огней виднелись пилотский ложемент и торчавшая над спинкой голова капитана.

– Доброй ночи, – промолвил Калеб, остановившись перед люком.

Кресло развернулось. Ковальский с хмурым видом уставился на него.

– Страдаешь бессонницей, Охотник? Или с похмелья маешься?

– Нет, мешок ищу.

– Зачем?

– Для трупа.

Капитан мигнул.

– А что, у нас уже есть труп?

– Будет, – пообещал Калеб. – Где Охотник, там и покойник.

– Это вдохновляет. Но трупы мы не храним в мешках. Имеется саркофаг для почетного захоронения в пространстве.

– А если без почестей?

– Тогда в утилизатор. На удобрение.

Они глядели друг на друга и ухмылялись. Кажется, разговор забавлял обоих.

– Я тут доктора навестил, по делу, – произнес Калеб. – Покои у него просторные, не чета моим.

– Каждой мышке – своя норка. В соответствии со статусом.

– Это я понимаю. Но мне казалось, что все жилые отсеки должны быть одинаковы.

– Можно и так, и этак. Допускаются перемены.

– Наш Людвиг – трансформер?

– Вроде того, но только в части внутренней среды. – Капитан развернул кресло и бросил через плечо: – Приятно было побеседовать, Охотник. Не найдешь мешок, обращайся. Я подскажу, где искать.

Кивнув, Калеб отправился на палубу «А». Здесь было пять дверей с очень широкими проемами – вероятно, для транспортировки громоздкого оборудования. У дальней стены маячила пара андроидов с растопыренными манипуляторами. Грузчики, подумал Калеб и произнес:

– Мне нужен доктор Десмонд. Где он, Людвиг?

Одна из дверей отъехала в сторону.

– Сюда, Калеб. Второй лабораторный отсек.

Помещение было просторным. Большую его часть занимала изогнутая подковой труба метрового диаметра, одним концом уходившая в стену. У другого висели в воздухе панели с мигающими огоньками, кожух был раскрыт, и здесь копался Десмонд, что-то настраивал или проверял, касаясь жезлом-пробником разноцветных ячеек. Для столь крупного и на первый взгляд неповоротливого человека он делал это с удивительной ловкостью.

Ксенобиолог поднял голову, бросил взгляд на Калеба и сразу расплылся в улыбке.

– Чем занят? – спросил тот.

– Это линия-автомат для биохимических анализов. Нуждается в точной юстировке.

– Творец в помощь. – Калеб придвинул высокий табурет и сел. – Что ты можешь мне рассказать, сьон доктор? О Борге, планете, куда мы летим, и ее обитателях?

– Сначала не о Борге. – Десмонд закрыл кожух прибора, повел рукой, и огоньки на панелях погасли. – Знаком ли сьон Охотник с теорией космической панспермии? С общепринятыми взглядами на зарождение и эволюцию жизни на планетах?

– Ну-у… – протянул Калеб, – в какой-то степени. Лучше повторить.

– Так и сделаем, сьон. Считается, что споры жизни возникли в момент Большого Взрыва или вскоре после него, опустились на множество планет Вселенной и, если условия были подходящими – я имею в виду наличие вод, тяготение, температурный баланс и все остальное – споры не погибали, но инициировали жизнь. В мирах с особо благоприятной средой эта жизнь быстро развивалась, порождая растения, животных и, наконец, разумные создания. В данный момент в Великих Галактиках существуют тысячи человеческих рас, возникших вполне самостоятельно, с небольшими отличиями друг от друга, но с единым генофондом. Это доказано тонкими исследованиями, описывать которые нет нужды, – сьон Охотник отлично знаком с рядом интегральных эффектов, подтверждающих единство человечества. Во-первых, – Десмонд стал загибать пальцы, – облик людей, их физиология и анатомия. Во-вторых, способ размножения. Как демонстрирует процесс колонизации, звездные народы скрещиваются без проблем и порождают новые, вполне жизнеспособные расы. В-третьих, естественный срок жизни, который колеблется в диапазоне от семидесяти до ста двадцати стандартных лет. И, наконец, в-четвертых, сходная восприимчивость к психотропным веществам, волновой терапии, алкоголю, медицинским препаратам и средствам продления жизни…

Он говорил серьезные вещи, но улыбка была словно приклеена к губам. Улыбка-обманка, улыбка-маска… Что за ней скрывалось?.. Какие эмоции обуревали его?.. Был ли он храбр или труслив, добр или злобен, уравновешен или вспыльчив?.. Калеб этого сказать не мог, хотя неплохо разбирался в людях. Физиономия как доска, а в ней щель с великолепными белыми зубами… Эта безликость раздражала Калеба. Его отношения с собратьями по роду-племени были непростыми – одних он защищал, других убивал, с третьими торговался, с кем-то мог разделить вино и хлеб, кого-то презирал и ненавидел. Необходимо мнение о человеке, который окажется рядом с тобой среди опасностей нового мира, нужно знать, каков он и на что способен. Правда, он не нуждается в опеке, как сказал Аригато Оэ… Но почему?.. Умеет защищаться сам?..