Александр Золотько - Оперативник

Вот стоит сейчас сволочь с древним пулеметом, с «бреном» каким-нибудь, и от пуза с удовольствием поливает окно бара. А другая сволочь в это время подойдет к этому же окну и бросит в него гранату.

Снова ударил пулемет.

Пули долбили стену, разбрасывая осколки штукатурки и кирпича, время от времени доставали уцелевшие бутылки, и те разлетались миллионом прозрачных брызг.

Иван высунул над подоконником пистолет и, дважды выстрелив, быстро убрал руку. Вовремя — пули торопливо запрыгали по нижнему краю окна, пытаясь нащупать стрелка.

Иван оглянулся — Хаммер уже успел оттащить раненую женщину за стойку и вернулся к остальным, что-то стал втолковывать им громким шепотом.

Следующая очередь заставила всех припасть к полу, но Джек даже лежа продолжал жестикулировать и указывать на стойку. Там был проход на кухню и выход во двор.

Хаммер схватил за руку окровавленного охранника и потащил его к стойке. Женщина и двое мужчин, залитые кровью, припорошенные пылью, поползли за ним.

Что-то взорвалось возле патрульной машины. Все-таки добрались до нее, не получилось у Ивана отбить. Ни хрена не получилось у Ивана, если честно. Теперь галаты — а это точно галаты, больше некому так нагло себя вести в Иерусалиме, — теперь они вытащат ребят из машины и возьмут их в заложники. Закроются где-нибудь в доме и будут убивать их по одному, вещая в окно через мегафон, что уверовали они во Христа Иисуса, чтобы оправдываться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть.

Суки.

А пулемет все гремел, делая перерывы между очередями по пять-шесть патронов, не давая поднять головы.

Это не «брен», какой это «брен», к свиньям собачьим? У того патроны уже закончились бы. А тут явно пулемет с ленточным питанием, и лента патронов на сто пятьдесят, не меньше.

Ну, здравствуй, подумал Иван, заметив силуэт в дверях бара. С той стороны обычный человек никак не сунется. Только необычный, с оружием в руке и числом 216 на правом предплечье.

Вот сейчас он переждет конец очереди. Они могут и по радио переговариваться. Даже наверняка.

Итак.

Иван поднял пистолет, лежа на спине, опершись плечами о стену под окном.

Пулемет замолчал, дверь распахнулась.

Выстрел.

Человек согнулся, сделал еще шаг в помещение и упал лицом вниз. Автомат проехал по мраморному полу к стойке. Ударился о ножку табурета и остановился.

В бар влетел следующий.

Стояли они там вдвоем, готовились войти один за другим, быстро, чтобы успеть автоматным огнем накрыть все, переплести помещение огнем из двух стволов, вычистить все и всех. Бросились вперед по команде, первый упал, и второму нужно бы остановиться, но команда уже отдана, сам он уже прыгнул, адреналин в крови, мысли прыгают. Он ведь убивать собирается, убивать, а тут его…

Пуля в голову, человек в темно-синей куртке ударяется плечом в стену, отлетает вперед и падает.

Восемь выстрелов. В магазине еще двенадцать. Надо бы сменить позицию, вроде бы Джек вывел всех на кухню. А тут сейчас все может случиться.

И случилось.

Снова загрохотал пулемет. И к нему присоединилась пара автоматов с улицы. Теперь пули летали вдоль и поперек, словно плели ткань. Может быть, даже и саван.

Иван прикинул расстояние до стойки. Осколки кирпича, стекла и куски штукатурки летали вокруг, пыль заполняла зал. Наконец погас свет. Вовремя. Это, наверное, Джек сообразил.

На улице уже стемнело, теперь никто никого не видит.

Иван пополз в темноту, шипя от боли, натыкаясь руками на стекла или локтями на острые куски кирпича. Стрелки справа перезаряжали автоматы, пулеметчик продолжал стрелять не переставая.

Какого хрена? Ну добрались до патруля, открыли машину. Забрали и ушли. Чего устраивать перестрелку? Все уже получилось. Или не получилось? И где, спрашивается, тревожная группа? Где наш любимый спецназ?

Автоматы ударили как раз в тот момент, когда Иван дополз до стойки бара. Здесь стекол было куда больше. Порежу руки, подумал Иван, что стану делать? А если пулю схлопочу и помру без покаяния?

Пули все долбили и долбили, звонко ударяясь в стену и сухо, четко — в деревянную стойку.

А ведь только что сказал Токарев, что есть у Ивана склонность к саморазрушению? И где она? Лежит, вжавшись в мусор, и молится, чтобы пронесло, чтобы не зацепило или не убило.

Господи, прошептал Иван и сам себя оборвал. Молись не молись… Грешен ты, Ваня… и грехи тебя утянут…

Наконец замолчал пулемет.

То ли показалось Ивану, то ли вроде что-то бабахнуло между выстрелами пулемета, что-то не того калибра, не той тональности. Громко так, внушительно.

Или все-таки перезаряжается пулеметчик?

Иван нащупал стойку, попытался вспомнить, где проход. Сейчас полезть напрямую, загреметь чем-нибудь, застрять — и все. И реализовалась тайная тяга Ивана Александрова к саморазрушению. Далось ему это саморазрушение…

Только собрался лезть прямо через разбитую стойку, как автоматы снова открыли огонь. Сколько же это может длиться?

Иван уже не пытался ползти, лежал, прикрыв голову руками — зачем? — и что-то бормотал. Ругался, наверное, но не молился, это точно.

К дуэту автоматов подключился еще один исполнитель. Сказал «бабах», и автомат остался один. Еще раз «бабах», и все стихло.

Теперь стали слышны сирены. Приближающиеся сирены. Это не могло не радовать.

Но мы не будем выползать, сказал Иван. Мы не идиоты, чтобы вылезать из норы… Мы подождем. Вон мигалочки появились, как красиво они освещают разгромленный бар. Всполохи так и летают по тому, что еще минуту назад было залом.

Сирены смолкли — только сполохи. Синее — красное, синее — красное… Красиво. Обнадеживает и внушает надежды. Синее — красное, синее — красное…

За дверью что-то скрипнуло, кто-то хочет войти. Двое уже пытались. Иван, ясно отдавая себе отчет в том, что сейчас никто из врагов не может входить в бар, прекрасно понимал, что это кто-то из своих: либо патрульный, либо спецназовец, а то и этот, с бабахалкой, — хочет войти и помочь.

Все это Иван понимал, видел, осознавал, но это не мешало ему медленно поднимать «умиротворитель», наводить его на дверь и плавно, очень аккуратно, начинать давить на спуск.

— Кто тут? — спросили из-за дверей.

— А тут кто? — ответил Иван, продолжая жать на спуск, выбирая люфт.

У него в пистолете всегда был большой люфт. Нравилось ему так.

— Если не ошибаюсь, — сказали от дверей, — это со мной разговаривает Иван Александров. Да?

— Угадал… — Палец на спуске замер.

— У нас с вами есть общий знакомый, — сказал мужской голос от дверей. — Никита Сергеевич Токарев. Помните?

Иван опустил пистолет, снял занемевший палец со спуска.

— Я могу входить? — спросил голос.