Бен Каунтер - Фаланга

Вокс отключился. Магистр Ордена, как это было заведено, не обязан был видеть самую грубую часть работы кастеляна. Имперский Кулак сделал жест в сторону пульта управления, и наблюдательное окно закрыла скользнувшая сверху металлическая плита.

— Даю тебе, — сказал кастелян, обойдя вокруг Кайона, — последний шанс.

Ненависть в глазах осталась прежней.

— Сам понимаешь, я был обязан предложить. Мы оба Астартес, и оба понимаем, что предложение бессмысленно. Но есть традиции, которым необходимо следовать.

Кастелян щелкнул несколькими переключателями на настенной контрольной панели, провода от которой тянулись к разъемам на теле пленника. Перчатка Боли содрогнулась, словно испытывая возбуждение.

Перчатка Боли устроена довольно сложно. Управлять множеством переменных величин сродни дирижированию оркестром. Требуется большое мастерство, чтобы удерживать каждый параметр на должном уровне, создавая своеобразную гармонию. Одного упоминания о Перчатке Боли бывало достаточно, чтобы сломить обычного человека. Космическому десантнику требуется нечто более изощренное — ослабленная модификация Перчатки даже использовалась в ордене в качестве инструмента подготовки новобранцев.

Кастелян владел этим устройством мастерски. Мембрана выделила химикаты, оголившие все нервные окончания на каждом миллиметре кожи. А их чувствительность до предела усилили пробегающие по кабелям энергетические импульсы.

И тогда брат Кайон на собственном опыте выяснил, где находится предел, за которым космодесантник начинает кричать.

Что останется от нас в памяти вселенной? — записал Сарпедон.

Что проку в деяниях и принципах, если значение имеет лишь память рода человеческого? Когда мы исчезнем, наше будущее будет определяться не нашими поступками, а памятью о них, ложью о нас самих и истиной о наших делах.

Сарпедон отложил перо. Имперские Кулаки отобрали доспехи и все оружие, даже бионическое, заменявшее одну из восьми паучьих лап. Но оставили письменные принадлежности. То, что в камере, пусть тесной и лишенной окон, пусть не позволявшей общаться с братьями-Испивающими, были стол, перо и чернильница, имело огромное значение. Ему предстояло защищаться перед судом равных. Он должен был, по крайней мере, иметь возможность подготовиться к защите. Ему даже оставили копию «Военного катехизиса» — написанного легендарным философом-солдатом Дениятосом собрания принципов и тактик Испивающих Души.

На несколько долгих минут Сарпедон задумался. Предполагалось, что на лежащих перед ним пергаментных листах он изложит все аргументы в оправдание своих действий. Вместо этого он изливал на них все свои мысли, надеясь, что, по крайней мере, сможет разобраться в самом себе.

Галактика не вспомнит нас добрым словом, — написал он. — Мы — предатели и еретики. Мы — мутанты. Если истина ценна сама по себе, то плохи наши дела, ибо это и есть истина. Мои мутации столь гротескны, что я задаюсь вопросом, вспомнят ли обо мне вообще, найдется ли в крохотной человеческой памяти место хоть для чего–нибудь, кроме этой чудовищной формы.

Имеет ли значение, что о нас вспомнит галактика, когда нас не станет? Это — единственное, что имеет значение. Поскольку мы, несомненно, погибнем здесь. Наши братья могут вынести нам только один приговор — смерть. Я должен найти утешение в том, что остается после нас, но в истории, которую Империум расскажет об Испивающих Души, никакого утешения не будет. Те, кто найдет в себе силы забыть — забудут. Те, кто не найдет — станут ненавидеть. Даже в этой ситуации я силюсь найти хоть какую–то победу для себя и своих братьев. И не нахожу.

Возможно, кто–нибудь из моих братьев сможет извлечь из этой ситуации что–то помимо поражения. Я не могу. Я заглядываю в свое сердце глубже, чем когда бы то ни было, и вижу там лишь поражение и опустошенность.

Сарпедон перечитал написанное. И почувствовал отвращение. Скомкал пергамент и бросил его в угол камеры. Космический десантник не поддавался чувству жалости к самому себе, независимо от того, сколь неизбежным оказывался провал. И даже солгал бы себе, ощутив, что поддался.

В дверь ударила облаченная в перчатку рука. Сарпедон оглянулся и увидел, что в открывшемся окошке показалось лицо, которое он в последний раз видел на поверхности Селааки перед тем, как потерять сознание. Это было лицо капитана Дарната Лисандера из Первой роты Имперских Кулаков, легенды ордена. Человека, который одержал верх над Сарпедоном, чтобы взять Испивающих Души под стражу.

— Надеюсь, — произнес Сарпедон, — твой пленник настолько несчастен, насколько тебе этого хочется.

— Ожесточенность не к лицу Астартес, — ответил Лисандер, — Я не нахожу удовольствия в падении других космодесантников. Я явился не злорадствовать, если ты обвиняешь меня в подобной низости. Я пришел, чтобы дать тебе шанс во всем признаться.

— Признаться? — переспросил Сарпедон, — Без тисков на пальцах? Без свежевания заживо?

— Хватит играть, — отрезал Лисандер, — Мы взяли тех, кого вы зовете паствой, тех, кто идет за капелланом Иктином. Их разумы были исковерканы еще до того, как мы ими занялись. Не знаю, как именно ваш капеллан на них влиял, но это влияние их изменило. Один из них сломался в Перчатке Боли и все нам рассказал. Его зовут брат Кайон. Он принял лорда-кастеляна за самого Рогала Дорна и выдал ему все секреты вашего ордена, считая, что об этом его просит сам примарх.

— Мне доводилось слышать о вашей Перчатке Боли, — сказал Сарпедон.

— Тогда ты знаешь, что она — часть инициации каждого Имперского Кулака. Я сам прошел через это. Перчатка смогла лишь вывести брата Кайона из состояния фуги, в которое впала вся паства с момента пленения. Он лишился рассудка, Сарпедон. Он говорил, превозмогая не боль, а безумие, и это безумие вызвали не мы.

— Раз он безумен, то мог и солгать, — парировал Сарпедон.

— Мог, — согласился Лисандер, — в данный момент орден устанавливает правдивость его слов. Именно поэтому я сюда и пришел. Если ты признаешься, признание будет истинным и совпадет с тем, что нам поведал Кайон, то вам, может быть, окажут некоторое снисхождение.

— Снисхождение? — Сарпедон приподнялся на ноги. Изначально их было восемь, и росли они из талии, как у паука. Одну оторвал чемпион Темных Богов в сражении на какой–то безымянной планете. Вторую повредил лорд некронов на мертвом мире Селаака. Но шесть ног все же осталось, и когда Сарпедон встал в полный рост, он оказался даже выше Лисандера. — Ты говоришь мне о снисхождении? Ни один Имперский Кулак не вынесет нам никакого другого приговора, кроме смертного! Решение о нашей казни было принято в тот момент, когда мы сдались в плен!