Сергей Шангин - Без царя в голове

По нынешним временам жизнь пошла спокойная, бандиты пошаливают, как без того, но большой свары нету. Уж лет двадцать, как война меж варгами и росичами отгремела, хотя до сей поры особой веры тем варгам нет. Мирный договор память не вытравит. Кто же забудет, сколько росичей в той войне полегло, звездной пылью разлетелось? Нет, такого не забыть. С той поры варги держатся подальше от русских границ и без особой надобности в Россию не шастают, хотя дипломаты на всякий случай общаются. Нет войны, вот и нет настоящего дела для здорового мужика, исключительно воевать обученного. Сиди, как ночной сторож при складе и покой оберегай. Устав читай, да порядок соблюдай!

Порядок дело хорошее, только не мешало бы к тому порядку добавить пару промежуточных закусок и хотя бы рюмашку зелья ядреного для веселья в душе. Но поди ж ты, попробуй заикнись кому, засмеют, в анекдоты пропишут: «Представляешь, есть на флоте такой чудак… хочет обед не в два часа, а чтоб по желанию подавали… салага, что ли? Да нет, служивый!» Так что забудь, пилот, про урчащий живот и жди положенного по распорядку часа для ужина.

Хорошо царю — ешь, когда захочешь, пей вволю, каждая девка о тебе мечтает и по первому знаку готова в постель прыгнуть. Попробовал бы тот царь солдатской каши, посмотрел бы я на его красоту и доблесть — мысленно возмущался Иван несправедливости жизни.

Чем он плох, рожей в цари не вышел, али силушки бог не дал? Всего в достатке — дай скипетр и булаву, посади на трон и вылитый царь-батюшка! Да нет, лучше даже, крепче и красивее. Вот тех же девок-дурех к примеру взять, что им за царем бегать? Староват царь-батюшка, скорее уж царь-дедушка — мелькнула в Ивановой голове крамольная мысль. Что он с девкой делать будет, сказки ей сказывать?

А девке другого надобно! При этих мыслях Ивану представились сладкие сцены, в коих он всегда был героем и девки его геройствам только радовались. От таких мыслей на лице Ивана расплылась довольная улыбка. Все в тех воспоминаниях было хорошо, но не вся жизнь мед, где-то в ней обязательно отыщется махонькая ложка дегтя. Иван тяжко вздохнул и неожиданно помрачнел.

Некстати вспомнилось нынешнее утро. Проснулся Иван в собственном кубрике, что само по себе было хорошо, хотя можно было только догадываться, как он там оказался. Единственным тусклым пятном в смутных воспоминаниях Ивана был кабак, гулянка и смачный удар в челюсть проклятому поляку Каховскому. Это был классный удар, от души, с хорошим замахом. После такого удара вражина Каховский улетел вместе со стулом куда-то в угол, и больше уже не появлялся.

А и сам виноват, не лезь со скабрезностями промеж друзей. Друзья не разлей вода — Иван Волгин, Николай Семенов и Каха Даватвелидзе. В бою друг за друга жизнь отдадут, а в кабаке до ссоры всякий раз доходит. И ведь, что интересно, по мелочам глупым до невозможности.

Клубочек воспоминаний мал-помалу распутывался. Вспомнилось Ивану, что в какой-то момент схватил он Каху за грудки и собрался было выяснить отношения. Но Каха вырвался из рук Ивана, выхватил кортик и…

Народ напрягся, только Каха протянул кортик Ивану со словами: «Если, друг, я тебя обидел, убей меня!» Иван слегка протрезвел, замотал тяжелой башкой, замахал руками, мол «сдурел, что ли?». Тогда Каха резанул себе руку: «Побратаемся, командир, станем кровными братьями, как Аллах наш велит!» Иван, не долго думая, и себя чикнул, прижались порезами, обнялись, помирились, тут Каховский и встрял.

«Теперь и спать вместе будут, гы-гы-гы! А кто за жену будет?» Повезло Каховскому, что на кулак Ивана нарвался, мог бы и с кортиком Кахи познакомиться. Потом кто-то бухтел над ухом, что Каховский грозился Ивана на куски порезать. Но в подобной ситуации Ивану обычно море по колено, под руку не суйся, дай молодцу покуражиться. Вот и покуражился, братушка. Иван вздохнул тяжело, представив себе расстроенного Каховского.

Не любил он Каховского, денег у него занимал, должен был, вот за это и не любил, по всей видимости. Паскудно все время чувствовать себя кому-то должным. Нет, солдатский долг Ивану был не в тягость, другу последнее бы отдал, но вот деньги, точнее их постоянная нехватка, делали жизнь Ивана тяжкой до невозможности. А так как должен он был тех денег Каховскому и всякий раз занимал еще и еще, неприязнь Ивана к поляку росла день ото дня, словно грозовая туча. Волгин умом понимал, что не Каховского вина в том, что Иван ему должен, но душе-то не прикажешь — не лежит к нему душа у Ивана и все тут. Как завтра с Каховским разговор зачинать, как еще денег в долг просить?

— Неладно вышло, перебор, пожалуй, но он же первый начал! — бубнил Иван себе под нос, прикладывая холодный медный пятак к огромному фингалу под глазом.

Примочка запоздала как минимум часов на шесть, но прохлада была приятной и малость отвлекла от грустных мыслей. Радоваться особо нечему — известна привычка Каховского слов на ветер не бросать. Эти поляки худые, но гоношистые, задевать их себе дороже, сразу в драку лезут с криками: «Напшут 2 2 Напшут — naprzód (польский): Вперед! , ещче польска не згинела!» 3 3 В подлиннике гимна «Jeszcze Polska nie zginęła» («Еще Польша не погибла…»): Ешчэ Польска не згинэўа. .

— Эх, отчего так получается, что у меня кулаки завсегда вперед мозгов работают, — ворчал Иван. — Если подумать, мог бы и на шутку перевести, не все же людям морду бить. Но, что было, не вернешь, придется теперь с оглядочкой ходить, с осторожкой. Вот был бы я царем, — вздохнул Иван, — я бы этого гада Каховского закатал в самый темный каземат, чтобы людям жить не мешал.

Не успел Иван с головой погрузиться в болото грустных мыслей, как противно завыл, загавкал сигнал видеофона. Сразу понятно, ничего хорошего в том вызове нет, потому как сигнальчик-то специфический. Чтобы не думать, от кого пришел вызов, Иван дал каждому контакту свою мелодию. Играет марш военный — друганы звонят, на пьянку приглашают. Смеется по-дурацки — кредиторы беспокоят, а смех, чтобы на душе не так погано было от их звонков назойливых.

А вот когда гавкает и воет по-собачьи — это в штаб вызывают. А кто может Ивана в штаб вызывать? Люська, конечно! Видеофон гавкал. Горестно вздохнув, Иван повернулся к экрану той половинкой лица, на которой не красовался фингал, пригладил, как мог, буйные вихры и нажал кнопку соединения.

Где-то в глубине экрана пряталась секретарша начальника крепости Людмила, в просторечии называемая пилотами Люськой-Лиской, Рыжей Лисой и просто Рыжей. Ее огненно-рыжая грива украшала кукольно красивую мордашку, все это покоилось на изумительном теле, о более близком знакомстве с коим могли только мечтать господа-пилоты.