Джордж Мартин - Игра престолов. Битва королей

– Эти двое – Гренн и Пипар, – сказал Джон.

– Гренн – это уродливый, – сказал Пип.

Тот нахмурился.

– Твоя рожа уродливее моей! У меня хотя бы уши не как у летучей мыши…

– Благодарю вас всех, – серьезным голосом сказал Сэм.

– Почему ты не встал и не бился? – спросил Гренн.

– Я хотел, но… просто не мог… Я не хотел, чтобы он бил меня. – Сэм поглядел на землю. – Я… боюсь, что я трус. Мой лорд-отец всегда говорил так.

Гренна словно ударило громом. Даже Пипу нечего было сказать на это, а бывший актер находил нужное слово буквально для всего. Какой человек добровольно назовет себя трусом?

Сэмвел Тарли, должно быть, прочитал мысли по их лицам, глаза его встретили взгляд Джона и метнулись испуганными зверьками.

– Простите… я… – сказал он. – Простите, я не хотел… быть таким. – И тяжелым шагом направился к оружейной.

Джон окликнул его.

– Тебя ранили, – сказал он. – Завтра будет лучше.

Сэм печально оглянулся.

– Нет, лучше не будет, – сказал он, смахнув слезы. – Ничего из меня не получится.

Когда он ушел, Гренн нахмурился.

– Трусов никто не любит, – сказал он неуверенным голосом. – Жаль, что мы ему помогли. Что, если нас примут за трусов?

– Ты слишком глуп, чтобы быть трусом, – сказал ему Пип.

– Неправда! – возмутился Гренн.

– Да что ты? Если на тебя в лесу навалится медведь, у тебя не хватит ума убежать!

– Это я не побегу? – настаивал Гренн. – Да я бегаю быстрее, чем ты. – Он внезапно умолк и нахмурился, заметив ухмылку Пипа, и только тут понял свои слова. Толстая шея его побагровела. Джон предоставил им возможность ссориться, а сам вернулся в арсенал, повесил меч и стащил потрепанную броню.

Жизнь в Черном замке следовала определенному распорядку; утро уделялось игре с мячом, дни предназначались для работы. Черные Братья использовали новобранцев на многих делах, чтобы узнать, на что способны новички. Иногда Джон получал возможность вздохнуть свободно, когда их с Призраком посылали на охоту за дичью для стола лорда-командующего, но на каждый день, проведенный в лесу, приходилась дюжина в арсенале, где Джон крутил точило, пока однорукий кузнец затачивал топоры, затупившиеся после употребления, или качал мехи, пока Нойе ковал новый меч. Иногда он бегал с вестями, стоял на карауле, чистил конюшни, оперял стрелы, помогал мейстеру Эйемону ухаживать за птицами или Боуэну Маршу разбираться в счетах и бухгалтерских книгах.

В тот день командир стражи отправил его к подъемной клети с четырьмя бочонками битого камня. Приходилось разбрасывать гравий по ледяным тропам наверху Стены. Работа одинокая и скучная, даже если тебе сопутствует Призрак, но Джон обнаружил, что ему это безразлично. В ясный день с вершины Стены можно было увидеть полмира, а воздух всегда казался холодным и колким. Там он мог думать, и неожиданно для себя Джон обнаружил, что думает о Сэмвеле Тарли и – как ни странно – о Тирионе Ланнистере. Интересно, как обошелся бы Тирион с толстяком? Люди в основном склонны отрицать жестокую правду, они не хотят обращаться к ней лицом, говорил ему карлик ухмыляясь. Мир полон трусов, которые хотели бы выглядеть героями. Довольно странная разновидность отваги – признаваться в своей трусости, как это сделал Сэмвел Тарли.

Ушибленное плечо мешало делать работу. Джон закончил посыпать дорожки, когда уже завечерело. Он остался наверху, чтобы посмотреть, как солнце, садясь, окрашивает кровью западный небосклон. Наконец, когда сумерки уже сгустились на севере, Джон закатил пустые бочонки в клетку и махнул рукой, чтобы люди у ворота помогли ему спуститься вниз.

Когда они с Призраком появились в общем зале, вечерняя трапеза была уже почти закончена. Возле огня несколько черных братьев играли в кости за подогретым вином. Его друзья сидели на ближайшей к задней стене скамье и смеялись. История, которую рассказывал Пип, была в самом разгаре. Мальчишка-кукольник был прирожденным лжецом и умел говорить на сотню различных голосов: он не рассказывал свои истории, а переживал их; изображая всех героев, он был то королем, то становился свинопасом. Изображая девицу из пивной или принцессу, он говорил писклявым фальцетом, который повергал всех в безудержный смех, доводивший до слез и полного расслабления; евнухи в его исполнении всегда довольно явно напоминали сира Аллисера… Джон получал такое же удовольствие от россказней Пипа, как и все остальные… но все же в тот вечер он отвернулся от них и направился к концу стола, где сидел Сэмвел Тарли, стараясь держаться подальше от всех остальных.

Толстяк как раз доедал кусок пирога со свининой, которым сегодня ужинали все, когда Джон примостился напротив. Завидев Призрака, Сэм еще шире раскрыл глаза.

– Неужели это волк?

– Лютоволк, – ответил Джон. – Его зовут Призрак. Лютоволк начертан на гербе моего отца.

– А у нас шагающий охотник, – отвечал Сэмвел Тарли.

– Ты любишь охоту?

Толстяк пожал плечами.

– Ненавижу. – Казалось, что он вот-вот разрыдается.

– Ну, что еще произошло? – спросил его Джон. – Неужели ты всегда так испуган?

Сэмвел поглядел на остатки пирога на своей тарелке и тряхнул головой, боясь даже заговорить. Взрыв хохота наполнил зал – Пип запищал тоненьким голосом. Джон встал.

– Выйдем наружу.

Жирное лицо с подозрением уставилось на него.

– Зачем? Что мы будем там делать?

– Поговорим, – отвечал Джон. – Ты видел Стену?

– Я толстый, но не слепой, – отвечал Сэмвел Тарли. – Конечно, я видел ее, все семь сотен футов.

Но тем не менее он встал, накинул на плечи подбитый мехом кафтан и следом за Джоном вышел из общего зала – с опаской, словно бы ожидал столкнуться с какой-то жестокой шуткой. Призрак топал возле них.

– Никогда не думал, что все будет так, – говорил Сэм на ходу. Слова парком вились в холодном воздухе. Толстяк сопел и пыхтел, пытаясь держаться вровень с Джоном. – Вокруг руины… и этот…

– Холод? – На замок опускался мороз, и Джон слышал, как негромко хрустят посеревшие травы под его сапогами.

Сэм кивнул.

– Ненавижу холод, – сказал он. – Прошлой ночью я проснулся во тьме, очаг погас, и я был уверен, что к утру замерзну до смерти.

– Должно быть, там, откуда ты явился, много теплее.

– Впервые в жизни я увидел снег в этом месяце. Мы ехали через поля и курганы: я и люди, которых мой отец послал на север проводить меня, – и вдруг эта белая пыль посыпалась сверху, как тихий дождь. Вначале мне показалось, что это красиво, такие пушинки плывут по небу… Но снег шел и шел, и наконец я промерз до костей. Бороды моих людей покрылись снежной коркой, на плечах выросли целые сугробы, но снег все шел. Я боялся, что он никогда не кончится.

Джон улыбнулся.