Вадим Мельнюшкин - Взрывник. Заброшенный в 1941 год

– Ага, слыхали, только вот оружия при них не было, обычные беглые из лагеря. И где теперь тот Балагуша? На осине висит!

– Как, кто посмел?

– Вас они забыли спросить, господин хороший, те, кто его подвесили. Фефер, ты на осину хочешь?

– Не, мне и на этом свете неплохо, – Герман с Григорием, похоже, уже оклемались и решили вступить в полемику, давя на поляка. Верно, по тому же вопросу приехали – как немчуру послать и самим крайними не оказаться.

– Костя, ты как, отошёл? – сделал участливое лицо Боровой.

А это мысль, надо воспользоваться.

– Чуть не отошёл, Гриша, но выкарабкался. Боюсь только, с почками беда – ссу кровью. Мне бы бумагу какую, чтобы в больничку, – это уже обращаясь к поляку.

Кузьма мигом понял мой манёвр, хотя раньше мы такой поворот и не обсуждали.

– Да, господин Вуйцик, пострадал человек за рейх, кто ему поможет?

– А я тут при чём?

– Ну, уж нет, ясновельможный пан, если вы не будете помогать тем, кто борется за победу германского оружия, то кто будет? Я ведь к господам немцам пойду – скажу, что пан Вуйцик не хочет помогать, а значит, что?

– Ладно, ладно. Только медициной я не заведую. Вот, – поляк написал несколько слов на осьмушке серого бумажного листа и сунул Кузьме. – Отнеси в шестой кабинет.

– На, Костя, слышал куда? Иди, а мы тут с паном ещё погуторим.

Ну, похоже, в три рыла они его заплюют.

Шестой кабинет оказался в охраняемом крыле. Пятиминутные переговоры с охранником закончились вызовом разводящего, или кого-то подобного, после чего недовольный унтер-фельдфебель провёл меня в пресловутую палату номер шесть. Сидящий там занитетсфельдфебель только глянул на мою бумажку и выдал другую ксиву – как я понял, обычный пропуск в госпиталь, после чего меня выставили из здания.

Дорогу до госпиталя хоть и знал, но спросить пару раз язык не отвалится. Часовой у входа в здание госпиталя только глянул одним глазом на пропуск и забыл о моём существовании. В коридоре поймал первого же попавшегося санитара, оказавшегося немцем, а так как мне нужно было добраться именно до Ольги, то с этим парнем мне не удалось договориться, после чего тот спихнул меня на медсестру или санитарку.

– Что вам? – немолодая уже женщина имела загнанный вид и нездоровый цвет кожи, волосы, выбивающиеся из-под косынки, также не блистали здоровьем и чистотой.

– Мне бы доктора, лучше русского.

– На что жалуетесь? – женщина устало провела рукой по лбу, стирая бисеринки пота.

– Побили меня сильно, с тех пор болею.

– Господи, что болит-то: руки, ноги, голова?

– Писать мне больно, – сделал смущённый вид. – И кровь.

– Ясно, почки. Из русских врачей у нас только Ольга Геннадиевна, но она на операции. Раньше чем через час не освободится.

Сердце аж подпрыгнуло. Она! Жива!

– А где подождать можно?

– Только на улице, здесь не положено.

Пофиг, на улице, так на улице.

Ждать пришлось не час, а значительно больше. Сколько не скажу – часов нет. Наконец знакомая санитарка вышла на крыльцо и махнула мне рукой. Перед дверью осмотровой она ещё раз окинула меня взглядом, затем заглянула в кабинет.

– Ольга Геннадиевна, привела.

– Проси, – от знакомого голоса по спине пробежали мурашки. До этого момента ещё были сомнения, что увижу её живую и здоровую, теперь же окончательно рассеялись.

Ольга сидела у окна, вытянув далеко вперёд ноги, но как только я вошёл, тут же подобралась, но заметно было, что прошедшая операция неслабо вымотала её. Глянув на меня, она с явным трудом встала, подошла к столу и, тяжело опершись, наконец внимательно посмотрела на меня.

– Мочитесь с кровью? – видно, сестра ввела её уже в курс дела.

– Есть немного.

– Насколько немного?

– Извините, а докторов мужчин здесь нет?

– Есть, но немцы вами заниматься не будут. Давайте рассказывайте, я сильно устала.

– Ну, чувствую себя, как аленький цветочек.

Женщина удивлённо посмотрела на меня, и вдруг зрачки её мгновенно расширились, будто вместо меня она увидела пресловутое чудовище. Быстро обогнув меня по широкой дуге, она подошла к двери, выглянула и плотно притворила створки.

– Вы от него?

– Как сказать? Вообще-то я – это он и есть, то есть я, я и есть. Тьфу, Оля, это я!

– Не говорите ерунды. Кто вы?

– Оль, голос у меня не изменился, а внешность… Ты должна понимать, что когда так быстро зарастают шрамы, то и может ещё что происходить. Странное.

Она задумалась секунд на тридцать.

– Чашу с чем готов принять?

– Чего? Подожди, понял – с цикутой.

– Это правда ты?

– Не понравился?

– Нет, что ты! Такой ты даже симпатичней, но как-то непривычно. Кто бы сказал, не поверила. Ты надолго?

– Вообще убедиться, что с тобой всё нормально.

– Да что со мной случиться может.

– После того как у вас здесь что-то взорвалось, ходили слухи об арестах, в том числе и в госпитале.

– А, это. Господи, каких только слухов здесь не ходило. Про тебя знаешь, что рассказывают? Ты генерал, тебя и твою дивизию сюда лично товарищ Сталин прислал! А ещё ты немецкий шпион и, как только всех коммунистов и евреев у себя соберёшь, так всех и расстреляешь.

– Грандиозно.

– Верить слухам последнее дело.

– Понял, понял, но всё одно приехал не зря.

– А вот с этим я согласна. Ты когда обратно?

– Уже гонишь?

– Не дури. Так когда?

– Завтра, наверно, если ты не предложишь другой культурной программы.

– Я здесь пробуду ещё часа два. Стемнеет через три. Живу на Коминтерна, двенадцать. Как стемнеет, ужин будет. Жду.

– Такая программа мне нравится.

– Не смейся, будь осторожен, во время комендантского часа немцы стреляют во всё, что движется. Но пройти можно просто. Не ходи по большим улицам, как свернёшь с Советской, сразу иди переулками.

– Названия у вас тут такие… как будто и оккупации нет.

– Говорят, вроде собираются переименовать, таблички давно сняли.

– Так как же я найду? Хотя, время пока есть – сейчас пройдусь по маршруту.

– Подожди, у тебя деньги есть?

– Да, рублей сто.

– Давай тридцать и держи вот эти таблетки. Это уротропин. Извини, что так дорого. Сейчас я тебе ещё рецепт напишу. Не для аптеки – просто, какие травы нужны.

– Да не болит у меня ничего.

– Не дура, по твоему цветущему виду и так заметно. Это если спросят: зачем приходил и чего назначили.

– Если ты такая предусмотрительная, то я не буду волноваться.

– Правильно. У тебя должно быть много других поводов для волнения, не хватало ещё из-за меня гипертонию зарабатывать.

* * *

Город. Странный город – высокие здания, широкие улицы, незнакомые автомобили непривычных очертаний, люди… Людей рассмотреть не удаётся – точка, с которой вижу город, находится слишком высоко, но одежда на них ярких цветов и также непривычных фасонов. А ещё скорость – что автомобили, что люди движутся заметно быстрее. Нет, не как при просмотре дореволюционной хроники на современной аппаратуре, просто значительно быстрее, не как в Москве начала сороковых, но при этом естественно. Красивый город, который спешит жить. Ну что ж – его жизнь, пусть сам решает, как её проживать. Вдруг картина меняется – всё становится каким-то резким, чётким и… чёрно-белым. Автомобилей становится больше, ещё больше… В этом стаде железных животных, представленных ранее всего несколькими видами, всё чаще попадаются другие особи – на вид холёные, с ещё более непривычными зализанными силуэтами. А это что? Люди. Огромная толпа людей, заполнившая всю ширину улицы, обтекая припаркованные вдоль тротуаров автомобили, похожая сверху на полчища серых муравьёв, движется вперёд, захватывая город. Над ней… непонятно, наверное, огромное полотнище… Флаг, вот что это. Они несут его над головами, и тот закрывает середину толпы – грандиозный флаг в сотни, а может, тысячи квадратных метров. Трёхцветный, хотя самих цветов не различить. Толпа проходит, а автомобилей становится меньше. Нет, не так – их много, но они так и стоят вдоль тротуаров, то ли сами не желая двигаться, то ли люди не могут или не хотят их заставить. Вот их движение стало совсем редким, в основном это те – новые, недавно появившиеся… Снова толпа. Теперь она не несёт флагов – она мчится по улице, а за ней остаются выбитые витрины и чадящие, часто измятые и перевёрнутые туши машин. Чем им машины и витрины помешали? Город замирает. Двигающихся машин почти нет, немногие люди, что показываются на улицах, спешат их как можно скорее покинуть, передвигаясь быстро и скрываясь за обгорелыми скелетами. То тут, то там вспыхивают пожары. Сначала их тушат люди, приезжающие на больших автомобилях, затем прекращают приезжать. День сменяется ночью, ночь днём. Всё меньше уличных фонарей и окон освещают город, пока тот не погружается в полный мрак.