Сергей Лукьяненко - Кей Дач. Трилогия

Купола космопорта голубели на солнце. Толпа казалась усыпанной танцующими бликами — почти у всех были видеокамеры. Грей поморщился. Сладкий воздух, такой расслабляющий после эндорианского смога, привычного с рождения.

Он пошел вниз по трапу. На секунду остановился у последней ступеньки. Вздохнул — и опустился ниц на горячих бетонных плитах. Раскинул руки. От плит пахло зеленым лимоном. Сколько шампуня истратили сегодня утром на подготовку к Преклонению?

Толпа шумела — далеко, неразборчиво, бессмысленно. Грей лежал на полуметровой толщины бетонных плитах, символизирующих таурийскую землю. Безумие. Одно из тех ритуальных безумий, что скрепляют Империю. Случайное, как любой обычай, — что стоило ему в тот, уходящий на два столетия назад, визит на Горру просто подняться, а не превращать падение в красивый жест? «Я обнимаю ваш мир и преклоняюсь пред ним Ниц…» Какой он был идиот. Но кто же знал, что идиотизм станет незыблемым, бессмертным.

Грей медленно, опираясь на колени, поднялся. К нему подбегали ребятишки. Еще один обычай, взявшийся неизвестно откуда.

— Будущее приветствует Императора! — крикнул смуглый тоненький мальчик, подбежавший первым. Тяжело дыша, протянул букетик цветов, какие-то неимоверно вычурные орхидеи.

Император ласково улыбнулся, потрепал мальчика по щеке. Тот зарделся.

— Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

— Пилотом на эсминце, мой Император!

Наверняка заготовка. Знал бы он, что это такое — быть пилотом на эсминце в бою, а не на параде. Когда тебя бросают прикрывать крейсеры и неуловимые истребители алкарисов наваливаются отовсюду. Грей кивнул:

— Тебя будет ждать место в имперском училище. Расти.

Мальчик заулыбался. Может, и впрямь мечтает о космосе и пилотажном пульте? Грей, чуть оттаяв, похлопал его по плечу. Посмотрел на подбежавших девочек.

Еще подарки — усыпанная белыми цветами ветвь яблони и крошечный букетик странных темно-оранжевых колокольчиков. Местный эндемик? Возможно…

— Вы такой уставший, Император.

Грей нахмурился, переводя взгляд на девочку. Она смотрела ему прямо в глаза — спокойно, сочувствующе. Темноволосая, кареглазая, очень просто одетая. Подружка незаметно, как ей казалось, толкнула девочку в бок. Похоже, она уклонялась от вызубренного сценария. Император улыбнулся.

— Понюхайте цветы, — продолжала девочка. — Это арматан, его почти нигде не осталось. Все говорят, что он сорняк, хоть и редкий. А он снимает усталость и пахнет очень вкусно.

Грей поднес букетик к лицу. Вдохнул сладкий, отдающий мятой и жимолостью запах.

— Как тебя зовут, малышка?

— Лара, Император. Я знаю место, где целая поляна таких цветов.

— Может быть, ты мне покажешь ее?

— Это далеко, Император.

— Зови меня Грей. — Император с трудом оторвал взгляд от лица девочки. Посмотрел на растерянного мальчика, подмигнул ему и протянул весь букет. — Ничего, что далеко, Лара. Я попрошу дать нам хороший флаер.

Заминка тянулась слишком долго, чтобы быть случайной. Президент Таури, которого близкие друзья по-прежнему называли «полковник Штаф», слегка повернул голову к директору СИБ Таури. Рядом с ними никого не было, и президент спросил прямо:

— Кого выпустили приветствовать нашего Высокоморального?

— Девочек не помню, господин президент. Список менялся раз двадцать… сплошные интриги и просьбы. — Он помолчал и добавил: — Мальчик — мой внучатый племянник.

— Забавная идея, но, похоже, ты просчитался.

Император Грей шел по посадочному полю, о чем-то разговаривая с одной из девочек.

— Это протеже Фискалоччи, — понижая голос, сказал директор СИБ.

— Кто-то выигрывает, кто-то нет, — равнодушно сказал президент. — Хорошо, что ему хоть одна понравилась.

Широко улыбаясь, он двинулся навстречу Императору.

Получить эти места наверняка стоило Ванде не только денег, но и связей. Балкончик с тремя креслами находился всего метрах в пятидесяти от трибуны. В огромном здании театра было много хороших мест, но это отличалось не только прекрасным видом на сцену, но и иллюзией уединенности.

— Рашель видишь? — тихо спросила Каховски. Дач пробежался взглядом по залу:

— Нет.

— В последнем ряду. По центру.

Дач кивнул, поднес к глазам бинокль. Девушка казалась очень спокойной, отстраненной от всего происходящего. Она сидела рядом с плотным мужчиной, на груди которого поблескивали планки медалей и крошечный орден «Карающего Меча». Кей поспешно отвел бинокль и сказал:

— Ее мать не пришла.

— Да, я разговаривала с ней. Она очень расстроена. У нее строгие взгляды.

Кей вновь посмотрел на трибуну. Там суетился паренек в форме таурийской полиции — стряхивал невидимые пылинки, передвигал хрустальный бокал, добиваясь ведомой лишь ему симметрии.

— Задерживается Грей.

— Прекрасно. — Ванда скупо улыбнулась. — Император всегда был точен на церемониях.

Едва слышно заиграла музыка. Гимн Империи поплыл над залом, на мгновение заглушенный шорохом тысяч встающих людей. Паренек быстро шмыгнул в сторону. Из темноты сцены выступил мужчина в нарочито старомодном костюме. Длинные, блестящие от лака волосы падали на потертый пиджак. Мужчина взмахнул рукой, поднося к губам микрофон.

— Сам Микеле-Микеле, — с явным удовольствием сказала Ванда. Лучший тенор Империи и прежде сопровождал Грея в Преклонениях Ниц.

тихо, словно пробуя голос, пропел мужчина. Зал отозвался слитным многоголосым эхом:

— Империя…

Дач, плотно сжав губы, смотрел на певца. Потом протянул, почти точно скопировав голос Микеле-Микеле:

— Империя.

Сцену окутало облако голубого света. Певец встал на одно колено и взлетевшим голосом запел:

Дач шевелил губами, повторяя слова. Империя не виновна ни в чем. Виновны только люди.

Микеле-Микеле, не вставая с колен, повернулся в темноту сцены. Облако света уже сформировало флаг.

— Внимание, — шепнула Ванда. Сквозь бесплотный мираж шел Император.

На мгновение Дач ощутил разочарование. Грей не казался человеком, вторые сутки подвергающимся психоломке. Такой же, как на картинах и в TV-передачах. Плотный, пожилой, лишь одетый сейчас не в эндорианскую тунику, а в шорты и короткую рубашку по моде Таури.

Он мог быть кем угодно — но не безумцем.

Грей опустился на колено перед Микеле-Микеле. Красно-голубой флаг бился за его спиной.

— Не перед человеком преклоняюсь, перед Империей, — неожиданно хрипло сказал Микеле-Микеле. У него словно было два голоса — для пения и для разговора.