Сергей Лукьяненко - Кей Дач. Трилогия

Томми передернул голыми плечами.

— Эта сука… прославленный подручный самого Лемака… полковник Штаф… — Голос Дача неожиданно дрогнул. — Он согнал гражданских в концлагеря… импровизированные. Стадион, полный женщин и ребятишек, пустырь, обнесенный колючкой под током и полный детей… Они шли, как овцы. Ожидали сортировки и ссылки. Он собрал их вместе, Томми! Понимаешь? Было бы легче по домам… поодиночке. Но часть бы ушла, сообразила. Заселен был лишь один материк, голая степь, не спрячешься, но часть бы ушла.

— Выпей, — тихо сказал юноша.

— Мы тянули три дня. Ждали военных кораблей… террор-группы с их газами и вирусами, просто бомбардировщики. Потом Штаф собрал офицеров… у меня было временное лейтенантское звание. И сказал, что придется работать самим.

— Выпей, Дач.

Кей глотнул.

— Многие отказались. Очень многие. Наотрез. Их посадили в транспорты и отправили обратно. Все долетели. Потом им дали ордена, этот сраный «Клинок огня» второй степени. Все честно. Осталась половина, даже меньше. Те, кто понимал — надо. Девять тысяч. Мы прикинули — по сорок четыре на каждого. И по четыре десятых. — Он засмеялся нелепым, чуть пьяным смехом. — Подростков твоего возраста были готовы убивать все. Женщин, как ни странно, тоже. Труднее оказалось с детьми. Я первый сказал, что смогу. И добавил, что корь в прошлом году убила в десять раз больше детей, чем мы, при всем желании, сумеем. Вот и заслужил… прозвище. Имен в газетах не было, цензура бдила. Но слова лейтенанта, «который стал корью», гуляли по страницам долго. Как алкарис узнал имя, почему запомнил — не знаю.

— Это было нужно, Кей? Убивать всех?

— Со стратегической точки зрения — уже нет. Инфраструктуру планеты мы развалили, трудоспособных мужчин перемололи броней. Эти ошалевшие женщины и ревущие детишки алкарисам подмогой бы не стали. А вот с политической… не знаю. Ты хочешь слушать дальше?

Томми едва уловимо заколебался:

— Да… пожалуй.

— В моей группе было девять солдат. Нам досталась гимназия, где держали полтысячи учеников. От шести до шестнадцати. Они трое суток провели в спортзале, спали вповалку, ели какую-то дрянь, постоянная очередь в единственный туалет, от которого несло на весь зал. В первый день, как сказали охранники, они еще пели песни, школьные гимны… потом перестали. Мы зашли, и я сказал, что всех отпускают по домам. Чтобы выходили поодиночке, расписывались в журнале и запомнили гнев Императора на всю жизнь. Они сразу ожили и загалдели. Я стоял во дворе с лазерником «Старый Боб», с тех пор ненавижу эту модель. Вечер, полутьма. Дети выходили, я стрелял со спины. Ни шума, ни крови… лишь волосы на затылке дымились. Двое наших оттаскивали трупы за угол, на пустырь. Через полминуты — следующий. Так — трое… Потом я попросил смену, и ребята, эти вчерашние фермеры, которые верили в Долг, но шли как на собственную казнь, вдруг легко согласились. Минут пять я блевал в учительской, потом умылся и пошел таскать тела. Знаешь, что я увидел? Эти два недоумка, которые первого пацана несли как спящего сына, сейчас выкладывали на бетоне телами слово «ГРЕЙ». Я надавал им по морде, решил, что с перепугу нажрались наркотика. Вроде бы помогло. Потом пошел в зал, где было еще шесть рядовых.

Мне стало совсем не по себе. Нет, они не били детей, не запугивали, не насиловали девчонок постарше. Просто над ними, мучениками-добровольцами, вдруг стал витать веселый энтузиазм. «Мальчик, пропусти девочку вперед! Будь вежлив!», «Малыш, ты сам домой доберешься? Правда? Ну, иди…» Все были как обколотые, все. Рыжий толстяк, который рыдал по дороге и говорил, что у него самого двое детей и зря он согласился, студентик, что с утра не вылезал из сортира — нервный понос его прохватил. Все — пьяные. От крови, смерти, власти. А то, что власть над детьми, их сводило с ума еще больше. Тогда я понял — чем беззащитнее жертва, тем слаще это чувство. На их примере понял. Я-то начал убивать, еще когда сам был ходячей соплей…

— Кей, не надо. — Томми вдруг коснулся его плеча. — Перестань, не рассказывай. Тебе плохо от этого.

Дач смотрел на его руку долго и с удивлением. Потом покачал головой:

— Я закончу. Я снова пошел на выход, взял винтовку, стал ждать. Вышел мальчик лет восьми — и обернулся. Словно почувствовал что-то. Посмотрел на меня и сказал: «Не надо!»

— Так ты ему крикнул «Не смотри»?

— Хотел крикнуть… Парень, студентик, который вел мальчика по коридору, схватил его за плечи и закричал: «Стреляй щенка!»

— И ты…

— Выстрелил, — сухо сказал Кей.

— Все-таки ты дерьмо.

— Что-то подобное мне сказали в штабе. Правда, по другому поводу — когда я доложил, что после выполнения задания вся группа погибла в засаде. На проверки не было времени. Мне не поверили, но ничего выяснять не стали.

— И что, засада была?

— Из одного человека. А теперь иди и дай мне спокойно разобраться с бутылкой.

Пожав плечами, Томми вышел.

— Честно говоря, мне все равно, кого придется убить, — сказал Кей. Томми, не прекращая намазывать джемом тост, искоса посмотрел на него:

— А мне — нет.

— Понимаю. Но добраться до Ван Кертиса куда сложнее, чем до Императора. Так что можешь расслабиться.

Юноша хмыкнул, пожимая плечами. Спросил:

— А что, другого выхода нет?

— Видимо, нет. Алкарис посчитал планы твоего отца вполне реальными. Он действительно способен вывести часть людей в иные вселенные. Грею после этого конец, но и всей Империи — тоже. А еще алкарис считает, что Грея можно уничтожить.

— Верю. — Томми налил себе кофе. Посмотрел в широкое, на всю стену маленькой столовой, окно. На улице было пасмурно и тихо — Джиенах просыпался поздно.

— Если бы ты был Кертисом-старшим, то отказался бы от затеи с «Линией Грез» после смерти Грея?

— Я бы вообще ее не начинал. Свалил бы сразу. — Томми улыбнулся, на мгновение превращаясь в молодого человека с обложки журнала мод. — На фиг надо.

Дач помолчал. Томми, казалось, даже не помнил о их ночном разговоре. И сейчас его ничто не удивляло.

— Знаешь, ты иногда напоминаешь мне силикоидов. Спокойствием.

— Тогда уж клаконцев.

— Это ты зря. Они очень эмоциональны… просто их эмоции трудно понять.

— Тебе виднее. У тебя-то тоже реакции нестандартные.

Дач подавил желание влепить парню оплеуху. Слишком давно начался у них такой стиль общения, чтобы стоило его менять. Вначале он даже был рад — когда затаенный страх у мальчишки уступил место равнодушной иронии.

Потом стало поздно.

— Ты понимаешь, что я сказал?

— Что хочешь шлепнуть Императора. Но ты вроде всегда этого хотел.

— Теперь я перейду к делу.

— Будешь брать дворец штурмом?

— Нет. Через месяц — Преклонение Ниц.