Дмитрий Тедеев - Сила меча

И при этом Небесного Посланника нельзя было упрекнуть, что он напал на безоружного, что он не предупредил о своём нападении. Все слышали, как он спросил, готов ли его противник к бою, и как получил на свой вопрос утвердительный ответ. Другое дело, что противник его совершенно не предполагал, что означает этот вполне заурядный вопрос, не предполагал, что его убьют немедленно, ещё до того, как он обнажит свой меч. Но это, если разобраться, нельзя ставить в вину Олегу. Самозванец сам вызвал Олега на бой, сам же подтвердил, что готов к бою, и этот бой тут же состоялся, он получил то, чего и добивался, и винить тут – некого.

Олег был прав, полностью прав. Его хладнокровная жестокость была оправдана тем, ради чего он пошёл на неё. Его руку направляла Любовь, Божественная Любовь к нашему несчастному миру. Он обрёк на страдания одного ради того, чтобы избавить от страданий всех остальных, пролил кровь для того, чтобы кровь вообще перестала литься. Одним ударом своего Меча он добился удивительных, невероятных результатов.

Поразительная расчётливость, хладнокровие и выдержка Олега явно не уступали этим же качествам Его Великой Святомудрости. Но только у Олега эти качества были не Дьявольскими, а Божественными. Бог тоже, наверное, может быть жестоким, но его жестокость всё равно направлена на Добро. Причиняет он боль только из‑за Любви, большой, Божественной Любви к людям, и причиняя эту боль, страдает сам не меньше того, кому он её причинил.

Пока мы скакали к замку Его Великой Святомудрости, я незаметно присматривался к Олегу. Он старался держаться как ни в чём ни бывало, но я видел, что лицо его посерело от душевной муки. Он страдал, страдал невыносимо, страдал из‑за того, что обрёк на страдания другого человека. Он не жалел о содеянном, потому что понимал, что поступи он иначе, и страданий было бы гораздо больше. Но ему всё равно было больно, очень больно.

Когда я понял это, все мои сомнения в правоте Олега исчезли. Он был прав, полностью прав. Его оправданием была не только необходимость той жестокости, на которую он сознательно пошёл, но и его собственная боль, которой он заплатил за эту свою жестокость.

Мы ехали, и Олега приветствовали восторженные толпы. Его называли не только Небесным Посланником, но и Меченосцем Света, носителем Божественной Силы, Вершителем Божественной Справедливости, Рыцарем Лунного Меча. Люди просили его благословения, падали при его приближении ниц, целовали пыльную дорогу, на которой отпечатались копыта его коня. Олег воспринимал всё это внешне совершенно спокойно, но я видел, что он всё‑таки был немало изумлён тем, что такое множество людей его просто боготворит и связывает с ним все самые сокровенные свои надежды.

Незаметно мы подъехали к огромному, подавляющему своим тяжеловесным величием замку Его Великой Святомудрости. Моё сердце сжалось от болезненного предчувствия, мне опять захотелось попытаться отговорить Олега входить в это страшное место. Но я сдержался. Я знал, что уже никто и ничто не сможет заставить Небесного Посланника свернуть с дороги, которую он выбрал.

Мне оставалось только молиться за него, когда он, спрыгнув с коня, приказал своим сопровождающим ждать его у ворот и один вошёл в эти громадные заранее приоткрытые ворота.

Которые тут же наглухо закрылись за ним.

Посланник Олег

Когда забрезжил рассвет, я, постаравшись уничтожить следы своего пребывания в больнице, коротко простился с Максимкой и отправился в путь.

Это путешествие сквозь беспредельный Космос, сквозь Бесконечность, в которой не существует привычных понятий о пространстве и времени, не существует вообще ничего, оказалось совершить в этот раз гораздо проще, чем раньше. Почти не было опустошающего душу леденящего ужаса, безнадёжной тоски и отчаяния. Вернее, всё это было, но мне удалось как бы немного отдалить их от себя, они существовали отдельно, я не позволил себе раствориться в Великой Тьме, я просто шёл сквозь неё, шёл уверенно и быстро.

По пути я прихватил оставленный в Пустоте Максимов меч. Не знаю, как я это сделал. Там у меня не было рук, не было тела, не было вообще ничего, да и самого меча фактически не было. Но я всё же как‑то сумел взять его, и когда оказался в той вонючей подземной тюряге, меч был со мной.

Хороший меч, очень хороший. Катана, чересчур, пожалуй, тяжёлая, но прекрасно сбалансированная, поразительно эргономичная. Я, даже не вынимая меч из ножен, почувствовал его как продолжение собственной руки, как самого себя. Увидел внутренним взором каждый сантиметр его сверкающей, отполированной до зеркального блеска серебристо–голубоватой, как будто светящейся изнутри стали, почувствовал его характер и привычки. И мне вдруг показалось, что этот меч живой, что он, как об этом говорят поэтичные японцы, обладает собственной душой.

Разумеется, я тут же, с ходу, прямо в камере, объявил этот меч “Священным Лунным Мечом”, переданным мне в руки лично Максимом. То есть – “Святым Максимом”, как его звали здесь.

Макса, судя по всему, за недолгий срок его отсутствия в этой его Фатамии, успели если не обожествить, то явно сделать как минимум “почётным святым, почётным великомучеником и почётным Папой Римским”. Люди, заходившие в этот тесный, метра два квадратных, не больше, каменный мешок, молились. Они становились на колени и целовали вонючий каменный пол, на котором остались вещи Макса. В камере кроме меня был всего один человек, но из двери, из коридора, заглядывали другие, ожидающие своей очереди.

На меня все они уставились так, что я сразу понял, что все религиозные почести, предназначенные “Святому Максиму”, все немыслимые чувства благоговения армии религиозных фанатиков со сдвинутой крышей расхлёбывать придётся мне.

Ладно, похлебаем, что делать. Изобразим из себя “святого праведника”, другого выхода всё равно нет. Так что придётся поактёрствовать. Перед такой аудиторией, которая не снилась и Алле Пугачёвой. Ведь когда‑то мечтал об актёрской славе и почестях. Вот и сбылась мечта идиота…

Из‑за какого‑то невероятного, слепого везения в момент моего появления в камере там находился Римон – тот самый, которого Максим назначил своим преемником при аресте.

Римон этот оказался очень толковым мужиком, спокойным и несуетливым, умеющим вдумчиво разбираться в том, что происходит, принимать выверенные решения и с железной неумолимостью воплощать их в жизнь. При этом Римон, хотя ему не раз приходилось отдавать очень жестокие приказы, посылать на смерть сотни людей, вовсе не был патологическим садистом. Как раз наоборот. Я потом убедился, что его просто мутить начинает от любой, даже оправданной жестокости.