Франсис Карсак - Робинзоны космоса (сборник)

И не только ее свет — лучи всех звезд, расположенных в том же направлении, свет Нептуна и, может быть, даже… Из всех гипотез наименее глупой кажется следующая: ты, должно быть, знаешь — впрочем, наоборот, ты, конечно, не знаешь, что мощное поле тяготения способно отклонить луч света. Сейчас все происходит так, как если бы между Землей и Андромедой в Солнечной системе появилась огромная масса материи. Но она невидима, эта масса! Немыслимо, глупо, но все-таки это так.

Я вернулся в дом дяди, где уже собирались приглашенные к обеду.

В семь двадцать появился хозяин дома со своей свитой. В семь тридцать мы сели за стол.

Обед прошел весело, если не считать озабоченных лиц моего дяди и Менара. Что же до меня, то я был целиком поглощен Мартиной.

В тот вечер мне недолго пришлось наслаждаться ее обществом. В восемь пятнадцать дядя встал из-за стола и кивнул Мартине; вместе с Менаром они вышли из дома, и я увидел через окно, как три фигурки поднимаются к обсерватории.

Кофе мы вышли пить на террасу. Мишель жаловался на всеобщее пренебрежение к астрономическому изучению планет с тех пор, как астронавты начали изучать их, как он выразился, на местах. Спускалась ночь. Над горами висела половина луны, мерцали звезды.

С темнотою пришла прохлада, и мы вернулись в гостиную. Свет зажигать не стали. Я сел напротив Мишеля лицом к окну. Малейшие подробности этого вечера сохранились в моей памяти с удивительной ясностью, хотя с тех пор прошло столько лет! Я видел купол обсерватории; маленькие башенки с вспомогательными телескопами четко вырисовывались на фоне вечернего неба. Общий разговор угас, все неторопливо беседовали парами. Я говорил с Мишелем. Не знаю почему, я чувствовал себя легко и счастливо. Казалось, я ничего не вешу и не сижу, а парю над своим креслом.

В обсерватории осветилось одно окошко, погасло и снова осветилось.

— Патрон зовет, — проговорил Мишель. — Придется идти.

Он взглянул на светящийся циферблат своих часов.

— Сколько времени? — спросил я.

— Одиннадцать тридцать шесть.

Он встал, и это простое движение отбросило его к стене, расположенной в добрых трех метрах. Мишель был поражен. Мы тоже.

— Черт!.. Я потерял всякий вес!

Я поднялся и, несмотря на все предосторожности, врезался головой прямо в стену.

— Хорошенькое дело!

Удивленные возгласы слышались со всех сторон. Несколько минут мы носились по гостиной, как пылинки, подхваченные ветром. Все были во власти странного тоскливого чувства какой-то внутренней пустоты и головокружения. Трудно было понять, где теперь верх, где низ. Цепляясь за мебель, я кое-как добрался до окна. Мне показалось, что я сошел с ума.

Звезды отплясывали бешеную сарабанду, как пляшет их отражение во взбаламученной воде потока. Они мерцали, разгорались, угасали и снова вспыхивали, резко перемещаясь с места на место.

— Смотрите! — крикнул я.

— Конец света, — простонал Массакр.

От звездной пляски рябило в глазах; я перевел взгляд ниже и снова вскрикнул:

— Черт! Смотрите!

Вершины гор исчезали одна за другой. Ближайшие пики еще стояли, но самые дальние слева были срезаны ровнее, чем головки сыра ножом.

— Сестра! — хрипло вскрикнул Мишель и бросился к двери. Я видел, как он мчался по дорожке к обсерватории нелепыми длинными скачками, метров по десять каждый. Ни о чем не думая, не испытывая ничего, даже страха, я машинально отмечал все происходящее.

Казалось, к нам приближается, опускаясь сверху, огромное незримое лезвие, выше которого все исчезало. Наверное, это продолжалось секунд двадцать. Я слышал вокруг приглушенные возгласы гостей. Я видел, как Мишель ворвался в обсерваторию. И вдруг она тоже исчезла. В следующее мгновение катастрофа обрушилась на нас…

Дом задрожал. Я вцепился в какой-то стол. Окно вылетело, словно вышибленное изнутри гигантским коленом. Чудовищный вихрь вышвырнул меня вместе с остальными наружу, и мы покатились вниз по склону, цепляясь за кусты и камни, ослепленные, оглушенные, задыхающиеся.

Все кончилось через несколько секунд. Я опомнился метрах в пятистах от дома среди обломков дерева и осколков стекол и черепицы. Обсерватория снова появилась, и, по-видимому, в полной сохранности. Было сумрачно; странный красноватый свет лился сверху. Я поднял глаза и увидел солнце — маленькое, медно-красное, далекое. В ушах у меня гудело, левое колено вспухло, глаза застилало кровавой пеленой. Воздух казался пропитанным неприятным чужим запахом.

Первая моя мысль была о брате; он лежал на спине в нескольких метрах от меня. Я бросился к нему, с удивлением ощущая, что снова обрел вес. Глаза Поля были закрыты, из правой икры, глубоко разрезанной осколком стекла, лилась кровь. Пока я перетягивал ему ногу жгутом, свернутым из носового платка, брат пришел в себя.

— Мы еще живы?

— Да, ты ранен, но не опасно. Я сейчас посмотрю, что с остальными.

Вандаль уже поднимался. Массакр вообще отделался подбитым глазом.

С Бреффором дело оказалось серьезнее: он лежал без сознания с пробитым черепом.

— Его надо срочно оперировать, — заторопился хирург. — В доме вашего дяди у меня есть все, что нужно.

Я взглянул на дом: он довольно успешно выдержал испытание. Часть крыши была снесена, окна выбиты, ставни сорваны, но остальное как будто уцелела. Мы перенесли Бреффора и Поля в дом. Внутри все было перевернуто вверх дном, и содержимое шкафов валялось на полу. Кое-как мы поставили на место большой стол и уложили на него Бреффора. Вандаль взялся помогать Массакру. Только тогда я вспомнил, наконец, о своем дяде.

— Схожу посмотрю, — проговорил я и, прихрамывая, побрел к обсерватории. Я поднялся по лестнице — под куполом возле большого телескопа не было ни души. Тогда я бросился в кабинет. Здесь взъерошенный Менар возился со своими очками.

— Где дядя? — крикнул я.

— Не знаю, — ответил он, продолжая протирать очки платком. — Когда это произошло, они хотели выйти…

Я поспешил наружу и принялся кричать:

— Дядя! Мишель! Мартина!

Кто-то откликнулся. Обогнув завал камней, я увидел дядю, который сидел, привалившись спиной к обломку скалы. Мартина была рядом.

— У него вывихнута лодыжка, — пояснила она.

— А где Мишель?

— Пошел за водой к ручью.

— Что скажете, дядя? — спросил я.

— А что я могу сказать, если сам ничего не знаю! Как там остальные?

Я рассказал, что с нами произошло.

— Нужно спуститься в деревню, посмотреть, что с жителями.

— К сожалению, солнце уже садится.

— Садится? Наоборот, оно встает!

— Солнце заходит, дядя. Только что оно стояло гораздо выше.

— А, так ты говоришь об этом маленьком, жалком медном фонарике? Оглянись-ка лучше назад!

Читать дальше