Федор Вихрев - Пулеметчики. По рыцарской коннице – огонь!

Конь недовольно дернул головой, потянув повод. Гюрята поскользнулся и чуть не упал, заодно зацепившись концом корзна (плаща) за торчащую изо льда ветку. Громко и зло выругался.

– Почто шумишь, человече? – Внезапно раздавшийся над головой голос заставил его инстинктивно схватиться за рукоять топора.

– Не гоношись. Хотели бы прибить, давно б живота лишили, – заметил тот же голос.

Ветки растущего на самом краю берега куста дрогнули, роняя снег и, словно появившись из-под снега, на лед реки вышли двое дружинников. Белые длинные плащи поясняли, как они сумели остаться невидимыми для глаз новгородца, а нацеленный на Гюряту самострел у одного и длинный меч в руках второго воина сразу предостерегали от необдуманных поступков.

– Чьих будешь, вой? – недоверчиво спросил мечник, откровенно враждебно разглядывая путника и коня, навьюченного отнюдь не торговыми припасами.

– Ростовского полка, из охочих людей сотни Олексы Путятича, – понимая, что отбиться даже от этих двоих он не сможет, честно ответил Гюрята. А то, что, кроме них, кто-то еще сидит в засаде, можно было догадаться, даже не обращаясь к ведунье-гадалке. Да и по говору на полочан встреченные дружинники походили мало, это он, как житель торгового города, заметил сразу. – Отстал вчера от войска из-за брюшной хвори, догоняю теперь. – Не рассказывать же каждому встречному-поперечному, что нашел в последней встреченной на пути сотни разоренной деревне богатую захоронку и задержался, перепрятывая так, чтобы можно было незаметно забрать при возвращении. И ведь чудом нашел; не зайди в ту полуразрушенную хатку и не имей плотницкого опыта, искусно устроенного тайника он бы и не заметил. Повезло, видать, Велес помог…

– Вот и догнал, – улыбнулся стрелец, продолжая, вопреки выражению лица, держать самострел наготове. – Одинец! – крикнул он, не оборачиваясь. На лед выскочил еще один дружинник, помоложе, вооруженный коротким мечом и сулицей.

– Где дружина ростовчан стоит, ведаешь? – спросил стрелец, по-прежнему не отрывая взгляда от Гюряты.

– Есть такое дело, Стрига, – ответил молодой.

– Отведешь к ним путника и уточнишь у сотника Олексы, ведом ли ему сей муж. – Стрелец, еще раз улыбнувшись, добавил: – А топорик-то отдай Одинцу, ростовчанин. И не гоношись, добром тя прошу. Мы подсылов не любим.

– Ох, и едучий же ты, человече, – вытаскивая из-за опояски топор и нож и передавая все это Одинцу, заметил Гюрята. – Почто решил, что я подсыл вражеский? Что говор у меня не ростовский, так у нас в охотницкой сотне кого только нет. Я же сам новогородский есмь, а Олекса – из Торжка.

– Разберемся, человече. Иди с Одинцом, иди, покуда я добрый. – Теперь улыбка дружинника скорее напоминала оскал.

– С чего вожак твой озлобимшись? Аль заморозился? – когда они отошли подальше от дозора, рискнул спросить у сопровождающего Гюрята.

– Его брат под Менеском живот потерял [55], вот он на полочан и злобится, – спокойно ответил дружинник. – Рвется с кровниками посчитаться, а битвы почитай шестой день ждем. Ты на его месте не такой ли был?

– У меня полочане семью угнали, егда Новагород изгоном взяли, – вздохнул Гюрята.

– То-то и оно, – вздохнул понимающе дружинник. – Небось к охотникам не зря пристал.

Гюрята промолчал, не желая дальше рассказывать о себе каждому встречному. Видимо, поняв это, замолчал и сопровождающий.

Шли недолго, ростовчане, словно по заказу, стояли в ближнем конце лагеря Ярославичей. Олексу нашли быстро, и подтверждение последовало незамедлительно, после чего Гюрята отправился к костру своего десятка, а Одинец – назад в сторожу.

Ночь прошла спокойно, оба огромных войска, похоже, сговорились не тревожить друг друга. За шесть предыдущих дней уже успели помериться силами между собой конные сторожи, постреляв из луков и сойдясь в мечи на речном льду. Но основные силы стояли недвижно, словно страшась предстоящего. Но на этот раз утром объединенное войско Ярославичей подняли резкие звуки рогов. По этому сигналу воины вскакивали, быстро одевались, торопливо, словно на бегу, хватали с вечера приготовленный завтрак и собирались в отряды. Устраивая войско, носились из края в край сотники и десятники, громко кричали команды воеводы. Объединенная рать Всеволода и Владимира Мономаха развернулась слева от построенного в центре полка киевлян Изяслава. Черниговский князь строил свой полк с правой руки. Увидев эти приготовления, поднялись и полочане.

Владимир, сидя на лошади, ехал стремя в стремя с отцом вдоль обретающего стройность строя ростовского полка. Всеволод вдруг сдержал своего коня и, досадливо поморщившись, повернулся к Владимиру.

– Сыне, ты Порея вызови, да своих Олексу и Хвата. И неустройство в сотнях заставь исправить. Видишь, все их начальные в первых рядах собрались? Положат их в первой схватке, кто воями командовать будет? Сам станешь? Так тебя, даже вместе с воеводой, на весь полк не хватит…

– Внял, отче, – подозвав одного из ближников, Владимир приказал позвать воеводу и названных сотников. Подъехавшего воеводу он ругать не стал, только показал на замеченный непорядок. А уж тот самостоятельно разобрался с сотниками.

Гюрята стоял в строю своего десятка во втором ряду полка, сразу за десятским, крепким, хотя и пожилым, лет сорока, бывшим дружинным воем из Переяславля, по имени Таршила. Одетый в крепкую, новгородского дела, кольчугу, с двумя сулицами в руке и топором за поясом, Гюрята терпеливо ждал начала столкновения, разглядывая из-за спины Таршилы строящиеся напротив полоцкие войска. Две готовых к рати стены, ощетинившись копьями, сверкая на солнце доспехами и выделяясь на снежной равнине яркими красками щитов и штандартов, встали друг против друга. Всеслав собрал всех своих полочан, способных держать оружие и уже не ждавших после Менеска ничего хорошего от вторгшихся войск Ярославичей.

Владимир, сидя на лошади вновь рядом с отцом, видел, как полоцкие всадники ударили по киевскому полку, прогнули его, но пробить брешь в плотной стене щитов и рассеять воинов не смогли. Мешал глубокий снег, лежавший повсюду, даже на льду реки. Кони атакующих увязали в нем, двигались медленно, неуклюже.

– Вон, смотри, князь Всеслав, – показал Всеволод сыну в сторону полоцких всадников. Там на черном коне крутился на снегу всадник. Он размахивал мечом, призывая своих воинов атаковать. Владимир разглядел мрачное лицо Всеслава, его яростный раскрытый рот, белую пену на морде черного как смоль коня. Чародей почему-то не мог ничего поделать ни со снегом, ни с вражеской ратью. Не так уж и силен оказался ведун Брячиславич, как ему приписывала молва…