Павел Данилов - Меценаты зла

– Постарайся забыть это имя. Я тебе его не называл, – сказал он и вышел.

Кирилл прождал полчаса и начал уже сомневаться, что Поэт вернется. Желудок требовал пойти в столовую, а не рассиживать голодным среди благоухающих цветочков. Организм потихоньку забывал истощивший его побег из тюрьмы, но Кирилл чувствовал, что потерял добрых полдесятка килограмм мышечной массы.

Между завтраком и обедом он планировал добраться до тренажерного зала. Слабость в мышцах была ощущением непривычным и страшным. А сейчас, когда неизвестно, откуда придет возможность для побега, нужно быть в форме постоянно.

«Пора потихоньку запасать провизию, – подумал Кирилл. – Потом это может привлечь внимание. Только где взять сумку или рюкзак? Рюкзак в бункере, пожалуй, самая бесполезная вещь».

В оранжерею зашел улыбающийся Иван с подносом на вытянутых руках. Держался он так, словно каждый день прислуживал официантом в дорогом ресторане.

Поэт опустил пластиковый поднос на плетеный столик. На одной тарелочке красовалось два бутерброда с маслом и крупной красной икрой, на другой – куриный жульен. Три стакана с рубиновым напитком исходили паром и терпким запахом смеси специй: корицы, имбиря, тмина, гвоздики и чего-то нежного и едва уловимого, словно принесенный ветром дух цветочной поляны.

– Безалкогольный глинтвейн, – поймав взгляд Кирилла, отрапортовал Иван и взял один стакан себе. – Приятного аппетита.

– Спасибо большое, – кивнул Громов. – То, что нужно.

Поэт сел рядом и начал потягивать глинтвейн. После каждого глоточка он в умилении, словно кот лакавший сметану, прищуривал глаза.

Громов насыщался неторопливо. Икра лопалась под крепкими зубами, промасленные кусочки курятины и грибов таяли на языке. От горячего гранатового глинтвейна согревающая волна прокатилась по пищеводу, ухнула в желудок и там застыла, словно теплый шар.

– Спасибо большое, – повторил Кирилл, когда от позднего завтрака не осталось и крошки.

– Еда – материя, но без нее наш дух слабеет и перестает стремиться к высокому, – доставая из широкого кармана куртки-пиджака тетрадь и ручку, проговорил Поэт. – Я бы не стал есть ни икру, ни птицу, как неугодную Богу пищу, но синтезатор все сравнял. Даже самая вкусная еда стала пустой и бездушной, радуя только язык и чрево.

Кирилл с сомнением посмотрел на проповедующего Ивана. Жульен и икра очень уютно устроились внутри, радуя звездолетчика полностью.

– Каждому веку – свои особенности, – попытался он закрыть тему мудрой, но ничего незначащей фразой.

Кирилл перебрался с кресла на лавку и лег, глядя в неярко светящийся потолок. Матовое свечение и свежий запах растений успокаивали, напоминая реабилитационный санаторий для космонавтов. Громов побывал в нем дважды, и более скучных дней в его жизни не встречалось.

Иван шуршал перьевой ручкой, Кирилл дремал. Будь он стариком, возможно, и порадовался такой жизни. Без забот и хлопот. Еда, бассейн, медицинский центр, природа какая-никакая…

Громов резко встал. До старика ему было еще лет сто, не меньше. А до того времени прогресс может шагнуть еще дальше.

– Куда? – не отрывая взгляда от бумаги, поинтересовался Поэт.

– В тренажерку.

– Я тоже иногда туда хожу. Ночью.

– Ночью спать надо.

– Здесь это неважно, – грустно улыбнулся Поэт. – Иногда мне кажется, что если я увижу солнце, то умру от счастья…

– Умирать лучше в космосе, – ответил Громов. – Среди сотен тысяч солнц.

– Мне хватит и одного, – произнес Иван и посмотрел в глаза звездолетчика долгим пронизывающим взглядом.

– Я помню, – кивнул Кирилл и вышел.

К удивлению Громова, в пустующем зале был только Жак.

– Странно, что здесь нет десятка-другого женщин, – с сарказмом произнес звездолетчик. – Как же ты их оставил?

– Решил тело немного в порядок привести. А то жру сейчас по пять раз на дню – живот начал расти.

– Бабы все равно тебя не бросят, – елейно заметил Кирилл.

– Они думают, что ты любишь меня как мужчину и ко всем ревнуешь. Говорят, что ты абсолютно равнодушен к женскому телу, – крутя педали велосипеда, сказал Жак.

– Скоро скажут, что я изменяю тебе с Поэтом и Психом, – поморщился Громов, навешивая на гриф штанги металлические блины. Для разминки он решил взять полцентнера.

Экс-водитель хмыкнул и ускорил темп.

– Софья перестала меня замечать. Словно меня и нет, – пять минут спустя пожаловался Жак.

– А большая сестренка Марии? – мгновенно среагировал Громов.

– Тоже, – хмыкнул Жак, – но это я как-нибудь переживу.

Тут его лицо вытянулось. Француз захлопал глазами и с опаской поинтересовался:

– А почему ты спросил?

– Они обе беременны. Ни я, ни ты им на фиг не нужны – только солнечное семя. Так они называют нашу сперму.

– То есть как…? – обескуражено проговорил француз.

– Стоит тебе обрюхатить всех желающих, как твоя постелька опустеет минимум на год, – сделал контрольный удар по самолюбию француза Громов. – Хоть качай пресс, хоть не качай.

– Такое настроение было, – вздохнул Жак.

– Сам жаловаться начал. А я тебя, как боевого товарища, предупредил.

– И что ж теперь делать?

– Или оставаться в этом псевдораю, либо бежать в большой жестокий мир, где смерть поджидает на каждом перекрестке.

– И чем же там лучше?

– Меня влечет космос, тебя – не знаю.

Кирилл довесил еще полсотни килограмм и лег на снаряд. Автоматическая система безопасности зацепила штангу двумя крюками, чтобы человек не смог уронить ее на себя. Громов скептически хмыкнул и взялся за гриф. Мышцы приятно напряглись, почувствовав серьезный вес. Штанга, под могучее и шумное дыхание, загуляла вверх-вниз.

После трех подходов по два десятка повторений, Кирилл начал прохаживаться по залу, выбирая следующий тренажер. Жак в задумчивости сидел на лавке.

– Тебе здесь не нравится? – спросил он наконец.

– Неправильный вопрос, – покачал головой звездолетчик. – Здесь хорошо, но прожить тут еще сотню лет? Тоска смертная. Некуда стремиться, целей нет и не может быть.

Француз кивал головой, но думал, кажется, о другом.

– А куда я стремился до этого? Когда был обычным гражданином Тайлы, водителем-грузчиком со средним жалованием?

– Для большинства людей нормально просто жить, – пожал плечами Кирилл. – Единицы поднимают мир вверх, единицы усиленно тянут его в болото. А масса – стабильна. Работает, радуется, страдает, но все – не выходя за пределы жестких рамок. Причем рамки чаще ставит даже не государство, как на Тайле, а сам человек. – Громов на миг задумался, а затем продолжил: – Вроде все свободны, а свободой никто не пользуется. И все довольны: и власть, и люди.