Диана Торнли - Звездный Тарзан

При свете гаснущих угольков Тристан увидел, как Харуо перестал облизывать наполовину заживший шрам в уголке рта, затем уселся на траву и провел пальцем по белому шраму у носа. Он улыбнулся.

— Да, неплохо.

— А ты ее тоже кусаешь? — спросил Миру.

— Нет! — Харуо на мгновение шокировало, но потом он снова улыбнулся. — Но она с молодым!

Вся компания заулыбалась, сверкая ослепительно-белыми клыками.

Фарал, сидящий рядом с Харуо, сказал:

— Тебя не выбрали, Миру, потому что ты возвращаешься с охоты без пейму. Ты их отпугиваешь!

Юнец размахнулся, желая ударить Фарала, но тот увильнул, и компания опять расхохоталась.

— Малви, — обратился кто-то к старшему брату Миру, — тебе нужен другой партнер для охоты, иначе ваша мать выставит вас из дома под дождь!

— Может, в одиночку ты добудешь больше быков? — вставил еще кто-то, и, зная, что это невозможно, все снова засмеялись.

— Тристан — хороший охотник, — заметил Пулу.

Юноша почувствовал, как все устремили на него свои взгляды, он улыбнулся и махнул рукой, отвергая какие-либо заслуги.

— Хм, — сморщил нос Харуо. — Матери не хотят плоскозубых!

Все посмотрели на Харуо, и Тристан заметил, что двое или трое из компании в недоумении вскинули головы. Пулу не преминул вмешаться:

— Шига хочет, чтобы он стал ее, но она из того же клана.

— Шига? — уставился на него Тристан. — Твоя сестра? Но она ведь и мне почти что сестра!

— Мелу тоже хочет тебя, — сказал Миру. — Ты приносишь много пейму и ты высокий. Ей интересно, сколько детей ты ей сможешь дать.

Тристан слегка похлопал его по голове и расхохотался, скрывая за смехом смущение.

— Пусть выбирает меня и тогда выяснит!

— В клане моей матери, — сказал Харуо, — никто не хочет плоскозубых. Они отпугивают пейму и царапают землю.

В наступившей тишине повис брошенный вызов. Тристан встретил взгляд Харуо, сидящего на противоположной стороне тлеющего костра, скрестил пальцы, отчего они стали похожи на когти, и выставил зубы. Он почувствовал, как остальные в ожидании пристально смотрят на него своими желтыми глазами, но Пулу толкнул его в бок и поднялся на ноги.

— Пошли домой, — сказал он, разминая ноги. — Идти еще долго, а скоро утро.

Другие охотники без особого желания поднялись, засыпали догорающие угли и вытерли начисто о траву кремневые ножи.

Тристан оставался спокойным и ворчал про себя, привязывая заднюю часть пейму к палке, чтобы удобнее было нести добычу. Он поднял голову, лишь когда Пулу прижался к нему плечом.

— Не обращай внимания, маленький брат, — сказал он.

— Почему? Я плоскозубый.

— Только внешне, но не в душе.

Тристан промолчал. Он положил на плечо второй конец палки и нахмурился. Не впервой ганианцы говорили, что он отличается от них. Он вспомнил, как еще в детстве взрослый ганианец теребил его рыжевато-каштановые волосы и гладил светлую кожу, а дети спрашивали, в каком цвете он воспринимает окружающий мир, поскольку глаза у него были синего цвета, а не янтарного, как у них. Любопытство побуждало их часто приглашать его для участия в играх, и он всегда был желанным партнером, они даже умоляли его поиграть с ними.

Когда Тристану исполнилось четырнадцать лет, он перерос даже своих товарищей-охотников и стал замечать, какими взглядами провожают его девушки, как они строят ему глазки и игриво улыбаются. Поначалу он смущался, но не сердился из-за этого и не чувствовал себя ущемленным, как после презрительного замечания Харуо. Никогда ему еще не говорили, что быть плоскозубым плохо. Большую часть пути назад, в лагерь, он не спускал глаз с Харуо и размышлял над тем, чем была вызвана его враждебность.

Дарси уже была на ногах, когда Тристан, пригнув голову, вошел в хижину. И при свете огня она выглядела бледной, как показалось Тристану. Мать, сидя, заплетала тонкими пальцами в косу, толщиной в ее руку, свои выцветшие и поседевшие волосы.

— Мам! — сказал он на стандартном языке, которому она научила его, и, припав на колени, коснулся своей брови. — Вы себя лучше чувствуете?

— Сейчас неплохо, — ответила она с хрипотцой и прокашлялась.

Она провела линию на его покрытом пылью бицепсе.

— Судя по твоему виду, ты проделал долгий путь.

— Переход занял пять ночей. Пришлось идти так далеко в поисках стада, но охота была добрая. У входа лежит пейму, выпотрошенная, но не освежеванная, — Тристан с улыбкой передал матери охотничью сумку. — А еще я принес вам яйца ломо.

— Свежие? — Дарси засунула руку в мешок и достала шар из зеленых листьев.

Развернув импровизированную упаковку, она увидела желтовато-коричневые яйца, усеянные темно-коричневыми точками. Она потрогала шероховатую поверхность скорлупы недавно отложенных яиц и с улыбкой посмотрела на сына.

— Если ты принесешь немного воды, то мы прямо сейчас и сварим их.

От него не укрылось, что мать наблюдает за ним, глядя, как он достает горячие камни из огня деревянными щипцами и бросает их в бурдюк для варки, а потом кидает туда одно за другим яйца. Она смотрела, как он опустил старый излохмаченный кусочек кожи в ведро из шкуры быка и протер им лицо, грудь и плечи. Мать не сводила с него глаз, словно хотела что-то сказать, но не знала, с чего начать.

Тристан проглотил комок в горле, когда все же встретился с ней глазами в полумраке, время от времени пожираемом языками пламени.

— Вам становится хуже, правда? — спросил он.

— Да, — ответила Дарси, подавляя кашель.

И мать, и сын знали, чем это может закончиться. Слишком часто они видели это у пациентов-ганианцев, от которых Дарси и заразилась.

Тристан вдруг почувствовал слабость.

— Сколько?.. — спросил он, но до конца вопрос не прозвучал.

— Не знаю, Трис… Семь-восемь месяцев от силы.

«Семь-восемь месяцев!» Он закусил губу и долго смотрел на земляной пол между коленями, борясь с болью неминуемой утраты. Наконец он поднялся, оттолкнул в сторону дверцу и вышел из хижины.

Солнце уже взошло и вскоре должно было подняться на небосклоне выше. В лагере стояла абсолютная тишина, временами нарушаемая плачем ребенка из соседней хижины да жужжанием насекомых, вьющихся вокруг мяса, развешенного на деревьях для сушки.

Тристан побрел между приземистых куполообразных жилищ к холму, поднимавшемуся рядом с деревней, и забрался на его вершину.

Могил там не было — лишь пепел погребальных костров. Обряд кремации он видел только раз, когда ему было четыре года. Из любопытства он пробрался на четвереньках в первые ряды круга, где стояли ганианские дети, и, открыв рот, наблюдал, как женщина-старейшина с раскрашенным белой краской лицом медленно вводила нож в тело умершего, лежащего на ложе из хвороста. Теперь-то он знал, что она высвобождала душу усопшего для возвращения к Тсаан Джвей — Забирающему Жизнь, но тогда он подумал, что старуха просто-напросто убила человека.