Валерий Моисеев - Анатомик

Тем временем, прибыла «труповозка». Толян и Юрок вооружившись ломами сдвинули стальную балку с Димона в сторону, после чего санитары погрузили тело погибшего сварщика на машину и увезли его в морг.

Полицейские попросили Влада проехать вместе с ними в райотдел для дачи показаний и составления протокола.

Терпеливо дождавшись, когда все уедут, Толян велел убрать маскировку и открыть ход в лаз.

— Не рановато ли, а вдруг менты вернутся? — с некоторым сомнением посмотрел на него Юрок.

— В самый раз! — успокоил его Толян, ободряюще хлопнув по плечу. — Давайте, начинайте уже шевелиться, что как неживые?

— Сплюнь, а то сглазишь еще! — повысил голос третий член бригады, по прозвищу Травленок.

— Болтаешь много! — прикрикнул на него Толян. — Лезь, давай!

Вниз, в пролом, один за другим, спустились все трое. Первым делом они подошли к зияющей в боку «казана» черной прямоугольной дыре и застыли в нерешительности. Никому не хотелось повторять роковой ошибки Димона. Тем более что лужа черной крови на светлом плитняке красноречиво напоминала об этом жутком событии.

— Чего стоим, кого ждем? — недовольно поинтересовался Толян у подчиненных. — Быстренько взяли резак и вырезали мне кусок металла от этой заплатки.

Те нерешительно переглянулись, после чего Юрок испуганно проблеял:

— Слышь, Толян, боязно мне чего‑то! Может, а ну его этот самый казан в баню? Тем более что он пустой и ничего кроме льда в нем нет.

— Ты, что совсем от страха спятил? — прикрикнул на него бригадир. — А ну, возьми себя в руки! Даже если казан пустой, как ты говоришь, того золота из которого он сделан нам за глаза хватит!

— Да, скорее всего, никакой он и не золотой — продолжал гнуть свое Юрок. — Не бывает сразу столько много золота в одном месте!

— Дурак ты, Юрок! — презрительно сплюнул ему под ноги Травленок. — Отойди в сторону раз боишься! Если ты такой пугливый, может ты, до кучи, и от доли своей откажешься?

— Это с какой такой радости? — взвился Юрок.

— Да с такой самой, что ты не мужик, а самая обыкновенная дешевка! — схватил его за грудки Травленок и тряхнул, словно терьер крысу.

Юрок, натужно сопя, попытался отодрать от себя руки оппонента, но это ему не удалось, так как тот крепко вцепился в отвороты его рабочей куртки. Поняв, что его попытка провалилась, он сгоряча попытался заехать Травленку кулаком по физиономии. Но тот не дал ему этого сделать, технично увернувшись несколько раз кряду. Когда же ему, наконец, надоело отрабатывать уклоны, он неожиданно отпустил Юрка и молниеносно заехал ему кулаком по физиономии.

Тот взвыл от боли и огорчения, но уже в следующее мгновение умолк, так как из его разбитого носа ручьем хлынула кровь. Ощутив во рту вкус собственной крови, Юрок внезапно озверев, кинулся на обидчика. Он беспорядочно молотил кулаками прямо перед собой в надежде зацепить Травленка по его наглой улыбающейся физиономии. Но все было тщетно.

Тогда Юрок сменил тактику и принялся пинать противника ногами, норовя угодить ему в пах. Но умудренный в уличных баталиях Травленок всякий раз подставлял под удар то одно, то другое колено, ревниво оберегая свое достоинство. В конце концов, Юрок отбил об него все ноги и пыл его заметно поутух.

Толян все это время, с философским спокойствием, презрительно взирал на глубоко непрофессиональную потасовку. Когда ему это надоело, и он уже собирался расшвырять забияк в стороны, взгляд его внезапно привлекло какое‑то едва уловимое движение со стороны «казана».

Опешивший бригадир увидел, как в боковине гигантского яйца, подобно диафрагме фотоаппарата, вовнутрь медленно закручиваются золотые лепестки, образуя темное отверстие, ведущее вовнутрь «казана».

В холле главного корпуса Медицинского университета было, что называется яблоку негде упасть. Так много народу пришло на похороны профессора Эдуарда Робертовича Чушпанникова.

К одной из колонн скотчем был приклеен лист ватмана с большим портретом посередине, обведенным жирной траурной рамкой. С него виновник «торжества» бодро улыбался многочисленным участникам траурного митинга. Из некролога, размещенного под портретом, следовало, что уважаемый профессор скоропостижно скончался.

По этическим соображениям, там ничего не говорилось о том, что смерть наступила от обширного инфаркта миокарда, ни о том, что произошло это во время отдыха Эдуарда Робертовича в Таиланде. Также там ничего не сообщалось и о прочих пикантных подробностях.

Впрочем, в этом не было никакой нужды, ибо сотрудники Медуниверситета были уже в курсе всех подробностей произошедшей в Таиланде трагедии. Более того, эта история успела обрасти таким количеством невероятных подробностей, рожденных бурной фантазией местных сплетников, что Светлана Сергеевна Мезенцева нисколько не удивилась бы, если бы бледное чело ее покойного учителя вдруг покраснело от стыда.

Сделав эффектную паузу, она продолжила свою речь:

— Эдуард Робертович со студенческих лет всецело посвятил себя служению медицине, поэтому ни для кого не стало большой неожиданностью, когда он завещал свое тело анатомическому музею родной кафедры. Эта готовность к самопожертвованию, во имя науки, всегда была отличительной чертой характера Эдуарада Робертовича. Спи спокойно, дорогой учитель!

Отойдя от микрофона, Светлана Сергеевна почувствовала некоторую неловкость.

— Что‑то я не то брякнула! — с досадой подумала она. — Если бы шефа хоронили по — человечески — на кладбище, тогда пожелание спокойного сна было бы жестко замотивировано. Но ближайшие сто лет, ему предстоит простоять на подставке в витрине анатомического музея, словно распеленатая египетская мумия, и покрываться пылью. Голышом и, вдобавок ко всему, без кожных покровов. А с этим «спи спокойно» получилась какая‑то дурацкая двусмыслица. Получилось, что я пожелала ему стоя спокойно спать. Но он, же не лошадь, чтобы спать стоя! Шут его знает, что положено говорить в подобных случаях! Ну не могла же я сказать — Стой спокойно, дорогой учитель!

Пребывая в самом дурном расположении духа, Светлана Сергеевна окинула тоскливым взглядом массу людей застывших со скорбным выражением на лицах. Некоторые студентки плакали.

Нужно было отдать должное, каким бы ни был моральным разложенцем покойный, но он никогда не позволял себе никаких вольностей в стенах университета. Он никогда не распускал руки в отношении представительниц прекрасного пола. Причем это касалось, как сотрудниц, так и студенток, легкодоступность которых уже давно стала притчей во языцех.

Как‑то, в порыве откровения, Эдуард Робертович признался Светлане, что до сих пор никого здесь не трахнул, только лишь потому, что женщины университета для него, прежде всего — коллеги ученые. А это понятие для него — свято.