Сергей Кусков - Расправляя крылья: Шаг перед пропастью

Его лицо сморщилось в попытке выдать связную фразу, четкую мысль, и в конце концов ему это удалось.

— Шиманьски, ты — никто! — прошипел он. — Сын русской шлюхи! И не бери на себя слишком многого!

— Какое вам дело до того, кто я и чей сын? — Я остановился в нескольких метрах, оттягивая момент апофеоза, хотя дракон протестовал ОЧЕНЬ сильно. — Кто дал вам право судить ребят; кто из них титуляр, кто выродок, кто сын шлюхи? Кто достоин презрения, а кого нужно облизывать?

Молчание. Я усмехнулся.

— Никто. Вы просто в тренде, сеньор Ривейро. Презираете тех, кого общество по тем или иным причинам пытается презирать, или просто недолюбливает, не утруждая себя необходимостью разобраться в причинах презрения. Просто потому, что вам нужно кого-то презирать. Просто потому, что тогда вы сами себе будете казаться себе значимее. Вы — ничтожество, сеньор Ривейро, достойное презрения, и потому ищете кого-то более слабого, беззащитного и более презираемого.

— Шиманьски!..

Он хотел сказать что-то еще, но я не дал. Дракон сорвался.

— …Я же сказал, я не позволю коверкать свою фамилию! — ревел я, избивая его ногами. Как я атаковал, как свалил его на пол — не помню, но сейчас получал несказанное удовольствие. Пожалуй, все мои перипетии, все пройденные страдания последнего года стоили такого возвращения. — Меня зовут ШИ-МА-НОВ-СКИЙ! — ревел я. Наконец, остановился. — И если вы будете и дальше издеваться над учениками, я вам не завидую, сеньор Ривейра!

Отпустило. Совсем отпустило — дракон, получив свою порцию эндорфинов, превратился в маленького пушистого котенка, мурлыкающего у меня на заднем дворе сознания.

Я вновь оглядел группу. Все молчали, отвесив челюсти, даже Адриано. Звуков избиения за гермозатвором слышно больше не было — ребята закончили.

— Хочу обратиться к титулярам, — произнес я. — К каждому из вас. Ко всем — меня ведь снимают, неправда ли? — Подошел к учительскому терминалу и написал кое-что пальцем на электронном вихре доски. — Помните это.

Развернулся, вышел. Сзади скулил майор в отставке Ривейро, и мне хотелось бы верить, что и он сделает кое-какие выводы. Что всё не напрасно. На "доске" же, как привычно на школьном сленге называют главный голографический вихрь передней стены аудитории, во всю ширь сияла надпись:

Nemo praeter te

* * *

Дальше все шло как в тумане. Паула меня куда-то тащила. Парней рядом не было — убежали, сзади шлатолько Селеста. Зачем, почему — меня накрыл отходняк, я не понимал.

Наконец, оказались… Нет, не в четвертой оранжерее, превратившейся за сегодня в наш неформальный штаб, а "на улице", возле фонтана, перед главным входом. Здесь я умылся, намочив заодно и голову, и только после этого стало отпускать.

— Где остальные? — задал я главный вопрос. — Все убежали?

— Педро схватили, — покачала головой Селеста.

— Всё? — нахмурился я.

— Еще нас схватить пытались. Директор и трое охранников. Но ты зыркнул так, что не стали, побежали дальше, — поежилась она.

Угу, понятно, потому она и бежала за нами. Без нас ее бы быстро "оприходовали"…

— Скажи остальным, пусть поднимаются к нам. Раз такая пьянка…

— Ясно! — кивнула она, отвернулась и тут же принялась что-то говорить по общему каналу. Что — я не слушал. Сел на парапет, угрюмо посмотрел на шлюз входа.

— Что теперь? — рискнула спросить Паула.

— Ждем. Спросила, как дела у девчонок?

Рыжеволосая кивнула.

— Нормально. Шкафчик открыли. Содержимое заявленному соответствует. Перепаковали его в сумки, если что, будут в вестибюле наготове.

Я кивнул — правильно, нечего тут светиться.

Через десять минут начали подтягиваться первые "гвардейцы", рассредоточенные по всей школе. Собралось уже человек пять, когда на горизонте событий показался Адриано собственной персоной.

— Шимановский, преподавателя зачем? Не слишком ли ты круто взял?

Он был один, и это удивило. Впрочем, я сам демонстрировал ему неприкосновенность.

— Это мои сложности, Манзони, — хмыкнул я ему в ответ. Я уже окончательно успокоился, пришел в себя, и теперь мозг лихорадочно работал в попытке найти оптимальный сценарий дальнейших действий. Да, часть плана я выполнил, титуляры восстали, причем сами, уверенные в отсутствии моей поддержки, но проблема с заданием королевы оставалась. И решить ее сложнее, чем поднять на бой и так готовых к этому горячих парней и девушек.

— Я не коверкаю твою фамилию, — улыбнулся он.

— Твое счастье, кивнул я. — Зачем пришел?

— Я не говорил им напасть на того придурка, — произнес он, и я почувствовал, что не врет. — Они сделали это сами.

— Адриано, надеюсь, ты понимаешь, что теперь это не играет никакой роли? — выдавил я ядовитую усмешку.

Он молчал. Я продолжил.

— Ты не понимаешь простой вещи, Адриано. Тебе конец. В любом случае, при любом раскладе.

Допустим, дело замнется, спустится на тормозах. И завтра я не выйду в эту школу, никогда не выйду. Но ты понимаешь, что послезавтра, послепослезавтра, или на следующий день, когда подойдешь к раздаче без очереди, ты все равно получишь в морду?

Пауза. Лицо его перекосило.

— Да, с подачи твоего отца здесь могут начаться репрессии, — продолжал я. — Допустим даже, что все, кто участвовал в сегодняшней драке, окажутся за воротами. Но репрессии страшны только тогда, когда их боятся. Когда же появляются герои, идущие на "смерть" с расстегнутой рубахой, плевавшие на последствия, любые репрессии обречены. Они превращаются в конвейер ненависти, и чем жестче прессинг, тем больше ненависти породят. И уважения, симпатии к героям.

А значит, тем быстрее наступит момент, когда новая волна героев сметет старый миропорядок. Этим людям будет плевать на последствия для себя, плевать на твоего отца и администрацию. Перед их глазами будут те, кто шел с расстегнутой рубахой. Это называется "пассионарии", и их будет тем больше, чем жестче их будут прессовать.

Я сделал паузу, собирая мысли. Нас слушали, все, очень внимательно. Более того, нас слушали и два школьных охранника, вставшие чуть сбоку сзади.

— Они убьют тебя, Адриано. Просто убьют, — подвел я итог. — Это если будете прессовать по черному. Если же мягко, с умом, без перекоса…

…Как думаешь, сколько отдаст твоя сестра в будущем за записи, где тебя чморят в школе? — улыбнулся я.

От этих слов лицо Адриано вновь перекосило, причем гораздо сильнее, чем когда бы то ни было. Попал. Ай, да я! Я же продолжал бить, забыв, что такое "жалость".

— Сколько ей лет? Пятнадцать? Четырнадцать? Почти взрослая. Но когда встанет вопрос о наследовании делу отца, она, чистокровная аристократка, смешает тебя с дерьмом, Адриано. Потому, что не смешать с дерьмом того, кого чморят титуляры, "быдлогвардия", невозможно.