Александр Машонин - Зодиакальный свет

– Привет, да уж, – сказал я. – Вот, заскочили на огонёк. Где ваш старший механик?

– Агебас? Вон, идёт.

Старшего механика я раньше не видел, наверное, из недавнего набора, смуглый, вроде араба или латиноамериканца, черноволосый, с неожиданно светлыми серыми глазами.

– Здравствуйте, – улыбнулся он. – Контейнеры для Вас готовы. Вот грузить сейчас, к сожалению, некому. Дройдами пока не обзавелись, а ребята все в местной кантине на концерте. Вернутся не раньше, чем через час.

– Ну, это не проблема, – махнул рукой я. – Покажите только, где лежат. Бета! Будь добра, загрузи контейнеры в нижний зал!

– Будет исполнено, – отозвалась дройдесса.

– Что за концерт-то? – поинтересовался я. – Красивая певица?

– Не певица, менестрель, – ответил Фессел. – То ли с Брега, то ли с Дарни…

– Дальны, – поправил я. Большинство из тех, кто говорил только на базик, неправильно произносили название этой планеты, и на нашей базе мы с бреганцами их по мере сил переучивали.

– Да, – кивнул панторанец, – с Дальна. Играет на кветарре и отлично поёт. Столько песен знает, два раза я его слышал, ни одной не повторил.

– Сходить, что ли, послушать? – задумчиво сказал я.

– А чего же не сходить! – воскликнул Агебас. – Я сейчас тоже пойду, раз здесь уже не нужен. Сегодня, как раз, последнее выступление, завтра он, вроде, улетает.

– Тогда идёмте, – решил я.

Выход из дока внутрь станции охранялся «по-взрослому» – парный пост, оба постовых в полных бронекостюмах, только шлемы облегчённые, лётного типа, с прозрачным щитком до середины лица. Герметичные ворота из толстого многослойного бронелиста были раздвинуты ровно настолько, чтобы пропустить одного человека. Пограничники, увидев меня, откозыряли, с ними мы были знакомы ещё со станции «Румелия», а с одним, по фамилии Жех, я пару раз летал на корабельные барахолки. Судя по знакам на броне, его с тех пор повысили, дали капрала. Я сделал приветственный жест: к непокрытой голове в Галактике, так же, как и в русской армии, руку не прикладывали. Спросил у Жеха:

– Что, неспокойное место?

– Временами. Наших трогать боятся, а между собой часто дерутся, бывает, и до стрельбы. В двадцать два по местному мы закрываем шлюз и до восьми утра никого не пропускаем, имейте в виду.

– Понял, спасибо.

Кантина станции носила оригинальное название «На задворках рая». Возле её двери был вывешен большой лист флимсипласта – местного аналога бумаги – с отпечатанным голографическими чернилами, дающими объёмный эффект, объявлением:

Чародей с гитарой. Песни, хорошо вам знакомые, песни, которые вас удивят

Три выступления, только 10, 11, 12, начало в 1900

Посмотрим, посмотрим, что за чародей, подумал я, открывая дверь. Зал кантины имел полуцилиндрическую форму и довольно большую высоту, что я, правда, понял не сразу. Над входом нависал кольцевой балкон, подвешенные под ним лампы достаточно хорошо освещали столики этой части, дальше полумрак сгущался, рассеиваемый пятнами света от абажуров над столиками. Полукруглая сцена располагалась в центре дальней, плоской стены между барной стойкой и панелями торговых автоматов. Места для музыкантов вдоль стены пустовали, а у края сцены на высоком стуле восседал исполнитель. Что за инструмент был в его руках, точно определить с такого расстояния вряд ли кто-нибудь бы смог. Привычная семиструнная, такая же, как у бреганца Саввы Темника? Или с восемьюструнами, на какой играют забраки , а вслед за ними и большинство человеческих видов Галактики? О шестиструнной испанской и бардовском «дредноуте» со спаренными струнами они, насколько мне было известно, не слыхали. Менестрель, как на средневековый лад почему-то называли здесь исполнителей авторской песни, пел что-то задушевное на не совсем понятной мне форме базик. Вдобавок, довольно сильно мешала, не идеальная, мягко говоря, акустика зала. Хоть бы явное эхо потрудились заглушить, а то название употребляют латинское, «место, где поют», а нормальных условий для музыки чаще всего не обеспечивают.

– Старинный язык придаёт особое очарование, не правда ли? – прошептал Агебас.

– Мне он не родной, я его с трудом понимаю, – ответил я.

– Пойдёмте вот туда, где наши, – старший механик указал в направлении автоматов, там я разглядел расставленные дополнительные стулья. Среди них имелись и несколько незанятых. Увидев нас, техники и свободные от дежурства пограничники пересели, освободив пару стульев возле прохода. Отсюда видно и слышно стало гораздо лучше. Бард был худощавым человеком с длинными, до плеч, волнистыми тёмными волосами. Именно волосы не давали разглядеть его лицо: сидел он вполоборота, да ещё и склонив голову к инструменту. Наверное, поэтому так глубоко и проникновенно звучал его голос. Одет он был совершенно не в духе виденных мной ранее эстрадных исполнителей, а, скорее, как обычный космонавт. Распахнутая тёмно-синяя куртка со множеством карманов, рубашка из толстотканого некрашеного полотна, серые свободные брюки и тяжёлые башмаки на комбинированной застёжке. Но, всё же, что такое знакомое напоминает мне его исполнение?

Ответ пришёл буквально через несколько минут, когда певец, сделав очередную паузу, чтобы глотнуть из высокого стакана, вновь тронул струны и как-то особенно задумчиво запел:

Не сразу понял я, что песня звучит… по-русски! А бард приподнял голову, я увидел его крупный нос с горбинкой, и подозрение превратилось в уверенность. Игорь Митрофанов, в нашей компании его обычно звали Гариком. Он всегда неплохо играл на гитаре и ещё лучше пел, только не любил делать этого на заказ. Вот, значит, куда подевались ребята! Сюда бы сейчас вкрадчивого следователя, который на каждом допросе, в очередной раз обсуждая события той поездки, как бы невзначай спрашивал, чем я, всё-таки, убивал своих друзей. Или куда подевал тела. Вот привезу эти «тела» домой и накатаю на него телегу, пусть собственная безопасность ему так же нервы помотает!

Прекрасно понимая, что моё появление тут же положит конец выступлению Гарика, я терпеливо дождался конца вечера и, лишь когда он принялся укладывать гитару в чехол, подошёл. Остановился, ожидая, пока звезда авторской песни обратит на меня внимание. Гарик не сразу, но почувствовал взгляд, посмотрел… и тоже не сразу поверил. Потом, оставив незастёгнутый чехол на столе, развернулся:

– Сашка?! Сашка, привет!!

– Здорово, Гарик! – я с чувством потряс его руку. – Ну, ты изменился!

– А ты, пожалуй, нет, – оценивающе оглядев меня, ухмыльнулся он.