Тимур Рымжанов - Колдун. Трилогия

Отстегнув от пояса маскхалат, скатанный в тугой валик подкладкой наружу, я расстелил его на склоне оврага и стал подвязывать к нему клочья травы, ветки и обрывки сухого мха. Заученная, привычная процедура. Совсем не лишняя предосторожность. Сколько раз был испытан этот камуфляж — и не счесть. Родная армейская «кикимора», воссозданная и дополненная мной, была в этих краях чуть ли не повседневной накидкой в разведке или на охоте. Враг, бывало, чуть ли ни привал на тебе устраивает, а все одно не видит. Вот и мне, подранку, сейчас будет не лишним слиться с местностью. Уж слишком уязвим, чтобы вступать в открытое противостояние. Одного, двух смогу пристрелить, если близко подберутся, но такая возня выдаст мое местоположение, так что будет разумно обойтись без стычек, как бы зол я сейчас ни был, а бежать в резвом темпе мне нынче противопоказано. Арбалет разобрать, сложить, а если дело дойдет до схватки, то пользоваться ножом или голыми руками.

Кровь остановил, но зашить раны все равно придется. Так что максимальный срок — сутки, потом может оказаться поздно. Я насыпал в ладонь еще немного горького обезболивающего порошка, смешал с настойкой и проглотил, запив болотной водой. От хинного привкуса во рту стало еще больше подташнивать, но я смог сдержать рвотные порывы и поспешил выдвинуться, делая глубокие вдохи. Маскхалат надежно укрыл от надоедливых комаров и слепней, от вездесущей зудящей мошкары, приводящей в бешенство даже здорового. Двигаться пришлось осторожно, следить за тем, куда наступаю, чтоб ни одна ветка под ногами не хрустнула, ни один куст не шелохнулся. Разряженный и разобранный арбалет пришлось нести на спине, в случае опасности вытащить его из складок накидки и собрать будет непросто и долго. Если только изловчиться и использовать в качестве оружия тяжелый, окованный бронзовыми накладками приклад.

Где ползком, где на четвереньках подныривая под низкие ветки и поваленные деревья, я продвигался вниз по оврагу. С каждой сотней метров прокладывать путь становилось все трудней, дыхание сбивалось, голова кружилась. Притупленная снадобьем боль растекалась по телу кислотной волной, но я терпел, старался не обращать внимания. Долго быть в напряжении не удавалось, принятое лекарство мутило сознание, я терял бдительность, отвлекался. Затаиваясь у поросших мхом деревьев и пней, давал себе короткие передышки и по возможности внимательно вслушивался в звуки леса. Что проку от глаз в этой чаще? Всюду только густая зелень да черные от влаги стволы деревьев. Обоняние и слух — вот на что сейчас вся надежда. Я старался собраться с мыслями, сконцентрировался. Голосов преследователей, храпа коней и стука копыт слышно не было. Стало быть, разминулись.

Теряю счет времени. В какие-то мгновения кажется, что уже вечность ползу в этом бесконечном овраге. Сквозь гущу елового лапника не видно солнца, влажный зной, как кисель, поднимается молочной дымкой над тенистой лощиной. Ощущалось приближение сумерек. Летом темнеет поздно, придется дождаться ночи, чтобы использовать реку. Продвигаться пешком по тропкам с такой-то черепашьей скоростью, оставляя заметные следы, будет неразумно. А так, использую течение реки, сэкономлю силы и оторвусь от погони на приличное расстояние. Глупо думать, что люди князя не предусмотрят такой попытки, но их слишком мало, всего два-три десятка, а каждая сотня пройденных мною метров значительно расширяет зону их поиска. Остается надеяться, что на ночь, они погоню приостановят. А как бы искал я сам, случись подобный конфуз с подраненным беглецом? Стал бы на месте преследователей испытывать попытки навестить все обитаемые селища вниз по течению реки? Это самый предсказуемый и легкий путь. Оставил бы там дозорных, не тратя силы на пустое прочесывание леса. Любой раненый человек, а князь меня считает обычным человеком, будет искать спасения у людей. У селян или лодочников, бурлаков или бредников, да хоть даже на купеческих пристанях, которых вдоль по реке не один десяток. Я действительно обычный человек и просто вынужден поступить именно таким образом. Я не могу, как дикий зверь, отлежаться в лесу, в уютной берлоге и зализать раны, для этого нет ни сил, ни средств. Дырявая в трех местах шкура с парой сквозных ранений — это не шутка. Уже через день раны могут превратиться в гниющие язвы, и тогда — пиши пропало, придется ампутировать все ниже головы. И двигаться вопреки логике вверх по реке тоже нет смысла. Спасения я там не найду, и путь будет во много раз трудней, если вообще возможен.

Недооценил я загонщиков князя, тоже не лыком шитые. Матерые, ушлые охотники, они вели себя тихо, осторожно. Как и я, внимательно вслушивались в звуки леса, читали следы. Я было думал, что оторвался уже далеко, набрал неплохой темп, не обращая внимания на одеревеневшие конечности и некоторую исступленность. Первое, что почуял, да и то случайно, так это дым костра и запах лошадей. Тут же залег в густой траве и попытался на слух определить то место, где засели преследователи. Лошади, они не хуже собак, чужака враз учуют и встревожатся, выдав меня. Ветра нет, воздух неподвижен, так что пока не пойму, где притаились мои загонщики, двигаться дальше опасно.

Слева щелкнула ветка. Зашипела в разгорающемся костерке на крохотной поляне, края которой из оврага можно было определить по верхушкам деревьев. Преследователи прямо надо мной. Подняться на полтора метра вверх по откосу и разглядеть — очень хочется, но инстинкт подсказывает, что делать этого не надо. Слишком рискованно. Не был бы я ранен — другое дело. Подкрался бы за спину к любому с ножом в руках. Но сейчас в моем нынешнем положении не стоит обозначать свое присутствие вовсе.

— Жилистый да постный, и шкура облезлая, — прохрипел в опасной близости незнакомый низкий голос.

— Вот прознает десятник Фома, что ты вместо колдуна проклятущего за зайцем гонялся, будет тебе трепка, — ответил ему кто-то более молодой. — Тулуп тебе на голову намотают да каблуками или ножнами так огуляют…

— Прикуси язык, место знай. Прежде чем колдуна проклятущим поносить, ведай больше. То, что князю тот Коварь поперек горла встал, то нас с тобой не касается. Рыскать его по болотам — сущая пропасть. Он уж давно у себя в светлице меды пьет…

— Епископ три дня над теми стрелами молился, святой водой окроплял!

— Что проку-то, — возразил все тот же угрюмый бас, — Алексий Рязанский и дом Коваря крестным ходом обошел, и всю крепость святой водой из ушата окатил, и детей его крестил. Кабы не добро мое да двор, снялся бы я и сам к Коварю в крепость пошел. Не стану я его по раменью здешнему рыскать, не лют он мне. И тебе, дурню, наука. Вон хоть жилистого да тощего зайца есть до полночи стану, а не пойду след смотреть. Да и нет того следа, это уж ты мне поверь.