Тимур Рымжанов - Колдун. Трилогия

Найти немного лишайника удалось, и не очень далеко. Когда вернулся, то обнаружил возле дома человек пятнадцать деревенских, которые, завидев меня, тут же как по команде попрятались за сарай. Я было подумал, что помер пациент мой, вбежал в комнату, но все было в порядке. Матфей еще спал, старуха Авдотья возилась у печи, накалывая щепки. Упустила огонь, старая, вот и пытается теперь разжечь угли.

– Ты только скажи, Аред-батюшка, чего тебе надобно, мы все сыщем, – проговорил Кузьма за всех собравшихся. – Душа у нас болит за Матфея.

– Коль ночь продержался, то и дальше все должно быть хорошо. А если ближайшую седмицу кто вздумает свинью колоть, то пусть тот мне принесет костей, копыт, да свиных ушей.

Да фунт соли. Переломы детинушке вашему править.

Чуть осмелевшие деревенские быстренько убежали. Теперь тропинка к моей кузнице стала довольно заметной и весьма хоженой. Матфей очнулся к обеду. Чуть порозовевший, хоть и опухший еще. Яд мухомора, он по почкам ой как сильно лупит, так что придется ему еще и почки прочищать. Ох и взялся же я за дело – тут и ковать-то, железо готовить некогда будет. Бабка Авдотья, та вообще чувствовала себя как дома. Как только подопечный наш в себя пришел, так ее словно подменили, такая ворчливая стала, что я уже на следующий день отправил ее в деревню. И это я не так делаю, и то я не ведаю! Да иди ты лесом, старая карга – не нравится, как делаю, сама делай! А то ишь, взялась учить: и дом у меня неухожен, и скотины нет. Делать мне больше нечего, как скотину заводить! Тут лосей в лесу – хоть год в день по одному бей, а все одно не перебьешь!

– А правда, батюшка Аред, что ты в волка оборачиваться можешь? – спросил Матфей, немного осмелев, на шестой или седьмой день.

– Во мне весу семь пудов, Матфей! Ты что! Это уж не волк, это ж целый медведь получится!

Услышав слово «медведь», Матфей напрягся, чуть ссутулился и опустил взгляд.

– А на пристани за рекой говорили, что ты шестерых мордвин одним махом побивал, да что притом у тебя, батюшка, даже ножа не было.

– То правду говорят, вот только побить их дело нехитрое, хилые они были, голодные, да хитрости я многие знаю, без ножа могу даже супротив воеводы в латах встать и совладаю.

– Вот бы мне тоже таких хитростей ведать, я бы тогда в княжью дружину десятником пошел.

– И охота тебе будет живот подставлять за княжеский покой? Он с твоего отца три шкуры дерет, а если велит, то и ты со своего же родича эти шкуры силой брать станешь?

Матфей ничего не ответил, только задумался, стал внимательно наблюдать за тем, как я полирую клинок. Могу себе только представить, что сейчас вертелось в его голове. Ему было непонятно, как это кто-то не жаждет встать поближе к князю, к его дружине, живущей сытно. Не научила его, видать, встреча с медведем уму-разуму. Здесь он по собственной неосмотрительности пострадал, а в дружине такой растяпа и недели не продержится. Быть военным – это в первую очередь дисциплина, умение выполнять приказы, умение тактически мыслить, предугадывать, предвидеть возможные опасности, варианты как нападения, так и отступления, а этот деревенский увалень только и гож, что коров гонять да папке с мамкой по двору помогать. Учить его уже поздно: лет бы десять назад взяться за его воспитание, возможно и был бы толк, а вот такого, сформировавшегося, хоть и молодого, разнеженного неспешной жизнью на хуторе, переучивать будет не просто.

К концу второй недели парень уже бодро прогуливался по двору. Я не позволял ему бездельничать, требовал посильной помощи. Швы я уже давно снял, но если он не начнет хоть немного двигаться, потом разработать мышцы будет трудней. Из костей и копыт, которые приносили мне деревенские, я готовил очень густой бульон, варил его часов семь, а то и десять, несколько раз меняя кости. Я не помнил, как называлось это восточное, вернее, кавказское блюдо, но наверняка знал, что такое огромное количество хрящевых коллоидов полезно для заживления переломов. Хлебать эту горячую похлебку было просто необходимо, и чтобы не страдать потом заворотом кишок, увы, приходилось запивать спиртным. Давая водку молодому пацану, я успокаивал себя только тем, что позволяю это лишь в медицинских целях, и в будущем он это зелье добыть сам не сможет.

Наравне с тем, что я заботился о Матфее, я не забывал и про свою мастерскую. Две угольные ямы, как прорвы, требовали в день огромного количества древесины, все новых и новых партий дров. Древесный уголь горел как порох, его требовалось очень много. Я даже стал использовать один пустующий дом для того чтобы складывать туда произведенное топливо. Метод приготовления крицы известным мне способом оказался крайне неэффективным. Возможно, я что-то делал не так, ошибся в руде, неправильно выбрал режим или место, но на всякий случай в целях экономии времени и сил решил провести довольно смелый эксперимент. Я надумал воспользоваться японской технологией обработки болотного песка для производства железа. Для этого требовалось построить специальную печь татару с подземной воздушной камерой и дутьем от больших мехов. Вот тут-то и пригодились камни, что я набрал на берегу реки. Для постройки фундамента печи они были просто необходимы. Процесс плавки железа в такой печи чем-то напоминает доменный. Не обращая внимания на японские стандарты, я резонно решил, что можно немного масштабировать это занятие, и все сделал в два раза меньше. Для доставки руды пришлось изготовить тачку на одном колесе, на которой я в день перевозил килограммов по пятьсот, а то и тонну болотной грязи. Когда набралось достаточно для начала эксперимента, сам разжег нижний слой угля и засыпал первую часть уже довольно хорошо просушенного песка, чтобы набрался шлак, и не позволял драгоценному топливу ссыпаться вниз. Матфея я поставил качать меха. Специально для него сделал устройство, позволяющее работать только ногами, с минимальным напряжением верхней части тела. Ровно сутки с половиной я скармливал ненасытной печи около пяти тонн песка и половину приготовленного угля. Ужасно боялся, что прогорит днище и вся моя работа пойдет насмарку, но несколько проверок убедили в том, что нижняя камера осталась все еще пустой. Получаемая таким способом сталь называлась тамахагани. Проще говоря, та же самая крица, только гораздо большего объема, и не такая пористая, поэтому после выплавки ее чуть ли не сразу можно было пускать в производство. Вся проблема заключалась в том, что весь стальной слиток получался разносортный. Это случалось потому, что поддув в некоторых местах был сильнее, а где-то воздух, обогащенный кислородом, поступал в очень малом количестве. Недельная работа могла оказаться полной неудачей, пустой тратой времени. Мои руки изнывали от мозолей, которые я набил, готовя дрова для этой прожорливой технологии. Было бы обидно после стольких стараний получить полную печь шлака. К счастью, все прошло удачно. Мои усилия были щедро вознаграждены тем, что, когда печь и шлак остыли, я извлек из топки примерно триста килограммов добротного, плотного железа. Под конец мне уже было трудно качать меха, и потому слиток получился без пены и сам вобрал очень много свободного углерода от древесного топлива. Шлака было тоже очень много, но все же не так, как в кричной яме. Тем более что из кричной ямы получали в лучшем случае не больше десяти килограммов, и это при условии, что руда или песок были хорошие, богатые. А здесь три сотни килограммов, и если прикинуть все расходы топлива, времени и усилий, то японская технология оказывалась даже дешевле и выгодней. Если так пойдет дальше, – а я уже точно не откажусь от подобной технологии, – то в далеком будущем археологи сломают себе голову по поводу того, откуда в России в средние века взялась японская технология. Вот будет задачка для почесывания ученых реп! Ничего, я им еще не такие номера отколю! Разумеется, моя забава требовала огромного количества топлива, поэтому приходилось сильно разряжать лес. Берег реки я вычистил основательно, так что теперь, если кто и будет проплывать мимо, непременно либо учует гарь из курной ямы, либо услышит звон мастерской.