Андрей Левицкий - Зов Армады

Хлипкие, наспех связанные плоты медленно плыли вниз по течению когда-то великой реки, настолько обмелевшей, что трехметровые шесты вполне годились для сплава. О Доне, почерневшем и высохшем за каких-то три года Хаоса, зараженном химикатами и гербицидами, остались лишь воспоминания. О рыбалке, круизах на теплоходах и сочных яблоках «антоновка». Холод унесся в далекие грезы, но горькое чувство безвозвратной потери и вид безжизненных сухих берегов реки вернули его в явь. Товарищи усердно гребли, Фифа осматривала в оптику «зеленку», Малой, уставившись в небо и периодически почесывая шею, раздумывал о необходимости охоты на парящего над головами орла.

Редкие всплески хищных рыбин, вой, доносящийся из Чащобы, и далекие выстрелы лишь изредка отвлекали гребцов. Четыре плота и надувная камера из потрескавшейся резины плавно качались на воде параллельно обоим берегам. Проплыв несколько километров, уперлись в скопившийся на изгибе реки топляк из старых деревьев. Он образовал затор, в котором вода бурлила и пенилась, а речной мусор, включающий останки животных и людей, обломки лодок и бытовые отходы, плотным нагромождением застрял в полусгнивших ветках и стволах.

Дальше двигаться стало невозможно и опасно. Спешились на правом берегу, немного поспорив насчет места для высадки. Проверили опушку леса с жутко скрипящими корабельными соснами, собрали снарягу и, оставив плавсредства на берегу для кого-нибудь достойного, двинули вниз по течению.

Тринадцать пар ног, обутых в берцы, сапоги и мокасины, снова как и вчера месили желтый прибрежный песок. Когда замыкающий Штепсель с заплечным братом, еще дремавшим в своем коробе, скрылся за крутым зеленоватым бугром, жизнь на берегу, возле которого остались покинутые плоты, возобновилась. Вылезла из-под сухого комка глины маленькая ящерица и засуетилась среди редких островков сухого мха, стремясь наверх, в сопку. Из куста выпрыгнул степной хорек, погрыз что-то и, оглядевшись, кинулся к воде утолять жажду. Запорхали в воздухе бабочки, зажужжал над рекой столб комаров, пролетела маленькая яркая птичка, скрывшись в зарослях кустарника на той стороне реки. Заиграла в воде окончательно проснувшаяся рыба, замычало в лесу травоядное животное, а к пенистой воде покатил свой шарик песчаный паучок. И только два желтых глаза в зарослях гигантской крапивы, не моргая, горели злыми огнями.

Прошли уже больше десяти километров. Все так же слева тянулась на юг бесконечная лесостепь, а здесь, на правом берегу, волновалось от ветра сплошное зеленое покрывало леса.

Сели обедать. Уничтожили последний сухой паек, доели вяленую рыбу и копченый сыр, добавив к этому черепашьи яйца и огромных вареных раков. Место привала выбрали между густым ивняком и рекой. Дальнейший маршрут, судя по всему, пролегал через сосняк. Согласно карте Треша, это был самый короткий путь. А в обход, по голым степям, мотать лишние десятки верст как-то не хотелось – натыкаться на своры гиен и отряды кочевников было совсем не с руки. Хук одобрил выбор сталкера.

Дед Игнат благословил всех по окончании обеда, а Холод выделил десять минут на отдых. Малой кидал в воду камушки, развлекая Анжелу, зашивающую лямки рюкзака Холода и иногда серьезно поглядывающую на него. Эта девушка нравилась всем – в ней, шустрой и не по-женски смелой, было что-то привлекательное и необычное. В воинственной, походной экипировке она выглядела бравым солдатом. Холод – единственный в отряде, кто знал Фифу уже давно, со времен походов по территории Анклава, где фонила аварийная атомная Станция. Сегодня это была уже не та девятнадцатилетняя цаца, думавшая о косметике, дискотеках и мальчиках на крутых спортивных тачках, а матерая опытная амазонка, на равных выступающая в отряде следопытов и сталкеров. Надежное плечо, острый глаз и значимое слово. Холод заряжал запасные магазины автомата, захваченные в лагере ренегатов, и мурлыкал под нос слова из песни Виктора Цоя про город в дорожной петле.

Игнат что-то проповедовал бойцам, которые смеялись над серьезным, неуклюжим дедом и его философскими размышлениями насчет бытия и Апокалипсиса.

Штепсель обучал брата стрельбе из лука. Мизер, натягивая тетиву во весь размах своих коротеньких рук, торопливо отпускал ее, и прутик отлетал метров на семь. Довольный Штепсель пообещал, что даст пульнуть настоящей стрелой.

Талгат издевался над толстяком Пухом, щекоча его за бока и увертываясь от оплеух друга.

Добрыня сидел на песке, возвышаясь серым валуном на берегу, и вспоминал, судя по выражению лица, мрачные и грустные эпизоды жизни.

Хук, громко ломая ветки, ушел в ивняк по нужде.

Треш, разминая мышцы, делал растяжку и визуально изучал каждого члена группы, стараясь уловить примерный ход их мыслей и чувств. Ведь это был и его отряд, несмотря на то, что командовал им Холод. С этими людьми сталкеру предстояло пройти едва ли не самую важную часть его жизненного пути. Он тревожился о том, что с ними будет дальше, ведь кто-то должен упасть первым. Дорога к Раю сложена из костей. И она обязательно возьмет дорожный налог… Чьей-то жизнью…

– А сейчас ты выстрелишь вот этой палочкой. – Штепсель вынул из колчана стрелу и помог брату прицелиться.

– Куда стрелять-то? – Мизер начал натягивать тетиву.

– Во‑о‑н, видишь, корявая ива впереди. Постарайся попасть в нее. Хорошо?

– Метров двадцать. Да я же… да сил у меня не хватит! – Мизер прицелился и отпустил тетиву. Стрела с грязным оперением, звонко рассекая воздух, мелькнула к ивняку, промазала, скользнув по кривому дереву.

Но она поразила другую цель, прятавшуюся в густом кустарнике. Снаряд неглубоко вошел в грудь притаившегося эбермана. Тот глухо застонал, зажмурив воспаленные гноящиеся глаза, и тихо присел на колени, схватившись рукой за торчащее древко. «Мерзкие твари! О‑о‑ох… Придет час расплаты за все ваши выходки. Придет… Наступит мое время». И уродец, скривившись от злости и боли, метнулся в глубь зарослей.

Немало удивился и Штепсель, вдоль и поперек обшаривший край ивняка, но так и не нашедший выпущенную братом стрелу. Чертыхнувшись и не заметив ничего подозрительного, он с озадаченным видом вернулся к отряду.

Снова шли вереницей, наматывая километры пути. В лес решили ночью не входить. Когда уже начало темнеть, заметили перед собой распадок, поросший камышом и осокой, скользкие стелющиеся заросли ольхи и вербы, примятую неведомыми животными траву и остатки старого кострища. Все остановились, следуя примеру проводника, и стали рассматривать таинственное местечко.

До высоких разросшихся деревьев оставалась сотня метров покрытого кочками разнотравья. Насекомые, стрекоча и пиликая на все лады, шныряли взад и вперед, вверх и вниз, от людей к песчаному холму, поросшему соснами, и обратно. Бронзовые лучи заходящего солнца красиво отражались на смолянистой коре исполинов. Но только крайних: дальше, в глубине, путники не увидели ничего – только черную массу Чащобы и безмолвие. Лес далеко уходил в стороны: справа – до реки и вдоль нее, а слева – до корявых, карликовых кустов жимолости и акаций, переходящих в лесостепь.