Светлана Тулина - По чужим правилам

Стась

Маленький юркий ботик завалился на крыло и мягко спланировал на светящийся пятачок посадочной площадки мимо острого шпиля направляющей антенны.

Ботик, впрочем, был не таким уж и маленьким — шестиместка, как минимум, плюс дополнительная масса крыльев для маневрирования в атмосфере. Плюс багажное отделение. Плюс дополнительные баки для горючего. Он мало походил на юркие одноместные кабинки внешней защиты, на которых работало большинство честиток, а уж асы — все поголовно.

Но он тоже был класса «Единорог»…

Стась следила, как он шёл на посадку — такой маленький на фоне огромной двадцатипалубной яхты-круизёра. Уверенный, шустрый. Фыркнула — слишком длинный вираж, явное рысканье, перерасход горючего и к тому же промах метра на три от центра площадки. К аскам такую пилотессу не подпустили бы и на парсек, несмотря на всю её двухсот процентную честитность.

— Трёхминутная готовность. Просьба к пассажирам пристегнуть ремни и воздержаться от приёма наркотиков и алкоголя на время взлёта.

Стась оторвалась от иллюминатора, шевельнула ноющими ногами, поморщилась — Бэт заставлял её носить специальную обувь с продольной планкой на подошве — типа высоких коньков. Для постоянного тренинга голеностопа.

Сидящая напротив Железнозубка заметила её гримасу, ухмыльнулась, довольная.

Отношения с командой у Стась не сложились. Не то, чтобы её это особо задевало — просто было немного грустно. И как-то не совсем понятно — чего, в сущности, им от неё надо?

Отборочные игры они прошли все, но только Стась выбилась в транслируемый на весь сектор персональный марафон предфиналья, в котором против тебя может оказаться по жребию или выйти осознанно любой претендент на финал и ограничений по времени не существует, фиксируется лишь чистая победа. И, хотя приглашение на чемпионат Деринга распространялось на всю команду целиком — все они отлично понимали, кому этим приглашением обязаны. Но только если парня такое положение вполне устраивало — его устраивало всё, что не отрывало от сна, еды, тренировок и собственно драк, — то обе девицы просто бесились. К тому же они, похоже, ещё и ревновали — положение братишки имеет свои сложности…

Стась закрыла глаза, притворяясь, что спит.

А стюардик-то смотрел просто-таки с восхищением. И место дал у окошка, и суетился всячески. Хотел даже автограф попросить, но так почему-то и не решился. Популярность Реддрака растёт, в этом нет сомнений. Вон даже пилот со штурманом перед стартом прогулялись по проходу, словно бы невзначай.

Мелочь, а приятно.

Забавно, но процентов на семьдесят эта популярность обязана отсутствию в его послужном списке трупов. В этом Бэт тоже оказался прав. Слишком уж необычно для хитчера, особенно — для начинающего, они же каждым собственноручно приконченным гордятся, словно какой-нибудь древний лорд — редкостным охотничьим трофеем. А тут — по нулям. При, заметьте, весьма неплохих результатах. Бэт — мальчик умный, сразу сообразил. А некоторые идиотки тупоумные ещё и кубиком перед его носом самодовольно размахивали.

Клиника…

— …Помотай его на длинной, но будь осторожна…

Свет.

Свисток.

Пружинящий мат под ногами. Тёмный силуэт, ускользающе быстрый, подвижный, словно ртуть, словно стремительно тающие шарики воды на раскалённой сковородке. Его никак не поймать взглядом, не зафиксировать, не разглядеть, словно руками ловишь юркую скользкую рыбу, и остаётся лишь след на краю зрения, лёгкое касание, тень, а пальцы хватают лишь воду…

Стойка-тени-за-левым-плечом…

Будь осторожна!

Это тебе не тень-за-спиной.

И даже не Тень-лицом-к-лицу.

Будь осторож…

Поначалу удар показался несильным.

Быстрым — да. Но не сильным. Просто — слишком быстрым. Она не успела поставить блок.

Да что там блок — она это движение даже заметить-то толком не успела! Так, вихрь вспененного воздуха, ветер, стремительная тень…

Но кольнуло под грудь. И онемели рёбра. И тряхнуло так, что лязгнули зубы. И пережало дыхание.

Такое бывает, когда пропустишь удар пяткой в солнечное сплетение.

Но он-то ударил выше.

Рукой…

Недоумевая, Стась машинально взглянула туда, куда он ударил.

И увидела осколки рёбер, острые и белые, прорвавшие намокшую красным жёлтую майку.

Его удар смял защитную бронежилетку, словно та была из картона, и вдавил её смятый кусок глубоко в грудную клетку, ломая рёбра, в капусту шинкуя лёгкие и выдавливая их, словно фарш сквозь дырочки в мясорубке. Забавно, но майка при этом осталась целой, только в трёх местах её проткнули обломки рёбер…

Боли не было.

И страха пока ещё тоже.

Наверное, это и называют шоком. Только дурацкий вопрос: «Как же так?..»

Стась попыталась вздохнуть. И вот тут пришла боль. Навалилась душной волной, когда зашевелились обломки ребер в хлюпающем пузырящемся месиве, а острая грань осколка бронежилетки, повернувшись, воткнулась прямо в дёргающееся сердце…

Стась вздрогнула, застонала.

И проснулась.

Боль сразу уменьшилась от запредельной до терпимой, не слишком сильной.

Это был кубик.

Всего лишь кубик — во время сна она неудобно прижала его локтем, и он упёрся острой гранью в ребра.

Вот и всё.

У Марка Червиолли-Енсена (да-да, именно так, поскольку мамочка его действительно была той самою Червиолли, прославившейся на полгалактики не только неподражаемыми ногами, но и не менее неподражаемым упрямством, а папочка происходил прямиком из потомственных Енсенов, ни один из многочисленных предков которых не мог бы похвастаться чем-либо хоть мало-мальски примечательным, кроме того же самого неподражаемого… догадались? Да-да, именно. И, поскольку в дружно упёршейся рогами чете слово «компромисс» считалось грубейшей непристойностью и употребление его влекло за собой немедленное промывание рта с хозяйственным мылом, пришлось их единственному чаду терпеливо носить обе фамилии разом, но это так, к слову) была своя теория, объясняющая, почему дежурство на двадцать восьмой базе поручили именно ему.

Теория эта касалась присутствия во Вселенной некоей высшей справедливости.

За свои тридцать четыре года он успел побывать в гостеприимных лонах шестнадцати религий и десяти более мелких культов, в каждой пройдя путь от отчаянья, надежды, обретения веры, восторга, преклонения через последующие сомнения, метания, разочарования, к новому отчаянью.

Полтора года назад у него как раз случился острый приступ воинствующего атеизма, и в туалете студенческого общежития (а надо отметить особо, что все свои религиозные искания Марк вполне успешно сочетал сперва с учёбой, а потом и с аспирантурой) был торжественно предан сожжению весь накопившийся к тому времени «мистический хлам», хранимый до этого, кстати сказать, в течение двадцати лет весьма бережно, несмотря на постоянно менявшиеся убеждения.