Александр Шакилов - Пусть умрут наши враги

– Страшную? – хохотнув, леший подполз вплотную к зарослям, в которые только что шумно, с хрустом вторглись полукровки.

– Так тебе тоже мать рассказывала? – не уловил иронии здоровяк.

Его серьезность не понравилась Зилу. И растения – подсолнухи, да? – вроде как предупреждали о грозящей опасности. Вон и следопыт запретил своим дальнейшее преследование. Что на него нашло, а?..

Вот именно – нашло.

В любой момент ублюдок в шляпе может передумать. Надо убираться отсюда.

Небо от края до края затянуло тучами, вдалеке сверкнуло, а потом глухо, с намеком на грозу, загрохотало.

– Будь я твоей матерью, толстый, удавилась бы сразу после родов, – Ларисса высвободила-таки отдавленную кисть из лапы Траста. – Или нет, забеременев, утопилась бы в выгребной яме.

Про яму донеслось уже из зарослей, куда Ларисса, обогнав Зила, устремилась вслед за троицей полукровок. Быстро же те забыли о союзниках-чистяках – не оглядываясь, они двигались напролом, только хрустели, ломаясь, мясистые толстые стебли, покрытые мельчайшими ворсинками. Впереди шел тайгер. Своим мощным телом он, не напрягаясь, подминал под себя зелень – проделывал проход. За ним пристроился рептилус. Замыкал Шершень. Ну а там уж за блондинкой поспешил и Зил, ведь топать за полукровками получится быстрее, чем самому ломиться через подсолнухи, или как там Траст назвал эти растения…

Леший впервые слышал о подсолнухах, хотя родители очень подробно ему и Даринке рассказывали зимними вечерами о клыкастых и ядовитых опасностях мира, поджидающих детишек за воротами хутора.

Траст сзади схватил его за плечо:

– Братец, не надо нам туда ходить!

Зил сбросил веснушчатую пятерню, поросшую рыжим волосом.

– Дружище, ну что ты как девчонка? Вон, кстати, твоя подруга впереди. Может, и мы поторопимся?..

Тяжко вздохнув и пробурчав неразборчиво что-то вроде «Я предупредил, а там как хотите», здоровяк поспешил за лешим. Они едва поспевали за Лариссой, а та, между прочим, серьезно отстала от полукровок. В переохлажденных конечностях постепенно восстановилось кровообращение, и вскоре Зил уже не ковылял – бежал со всех ног.

Он обернулся. Желтые щляпки цветов затрудняли обзор, но все-таки увидел то, что хотел: Сыч вместе со своим воинством топтался на краю гряды. А еще Зилу показалось, – слишком далеко, не мог он этого рассмотреть – что Сыч, не моргая, уставился на небо.

Вверху вновь сверкнуло, и Ларисса испуганно вскрикнула.

– Ты чего, грозы боишься? – удивился леший.

– Нет! – вскинулась девчонка. – Сам ты!..

Но тут вновь громыхнуло, и она, замерев на месте, втянула голову в плечи.

– Достигнув подросткового возраста, все альбиносы становятся говорцами.

Князь Мор настолько приблизился к рабу-говорцу, согнувшемуся вдвое, что последний в подробностях рассмотрел каждую морщинку на высоких сапогах господина, сшитых из крашеной кожи рептилуса и продырявленных костяными вставками и шнуровкой. Морщинок было предостаточно, но в меру. Пахло от них правильно – прогорклым свиным жиром.

Чуть помолчав, затем шумно прочистив горло и сплюнув ком слизи прямо на пол, устланный прекрасным цветущим ковром, князь продолжил:

– Если, конечно, доживают до первых волос на верхней губе. Но доживают-то альбиносы редко, ведь болезненными рождаются. Так говорят, да. А ты что скажешь, бледная поганка?

– Лгут, – выдохнул раб-говорец, альбинос по имени Даль.

Зачем князю, затянутому от подбородка до пят в черное, знать, что до восемнадцати лет Даль, взирающий на мир светло-голубыми глазами, ни разу не чихнул, не сломал даже ногтя на мизинце, и лоб его, в отличие ото лбов сверстников, не осквернился ни единым прыщом? Альбиносу Далю исполнилось аж девятнадцать, когда он впервые услышал , и лишь год спустя он смог ответить .

Его часто спрашивали, как это – слышать и отвечать . Придыхая и томно глядя на светлые завитушки, интересовались обычно придворные дамы. Он отвечал всем так: «Мое умение можно сравнить с восторгом юнца в горячих объятьях его первой женщины, неописуемой красавицы, дарующей столь чувственные наслаждения, что…» После этого Даль замолкал, ведь совершенно невозможно говорить, если твой рот запечатан страстным поцелуем. Жены министров и прочих прихлебал Мора испытывали болезненное влечение к княжьему говорцу, бледному чудовищу, женственность черт которого безнадежно уродовал шрам, разорвавший кожу от левого виска до подбородка.

– Лгут?.. – подойдя к пластиковому столу, владыка Моса жестом велел Далю разогнуться. Это был единственный приказ хозяина, который раб-говорец всегда выполнял с удовольствием и незамедлительно.

Столешницу покрывала полиэтиленовая скатерка, расчерченная на квадраты синими полустертыми полосами – такой же мусор из древних развалин, как и стол. И как пластик и полиэтилен, за века ставшие хрупкими, не истлели, не рассыпались в пыль?..

Нежность, которую князь испытывал к жалким остаткам минувшего величия предков, вызывала у Даля брезгливость и оторопь. Вот и сейчас раб поморщился, увидев, что Мор взял со стола щербатую стеклянную кружку с красно-белым ромбом на боку и надписью на древнем языке «СПАРТАК». Даль не знал, что значили эти письмена, и не знал никого, кто мог бы растолковать их потаенный смысл. Осторожно, с благоговением князь провел пальцем по стеклу. Лицо его при этом мерзостно исказилось, – так Мор улыбался – и толстый слой пудры на щеках растрескался, грозя обвалиться пластами.

В отличие от прочих помещений, украшенных плетенными из трав гобеленами, здесь, в личных покоях владыки Моса, каменные стены спрятались за пластиковыми панелями, доставленными чуть ли не с окраины Разведанных Территорий.

Князь всячески зазывал к себе мародеров, оказывал им почести, щедро одаривал и не упускал возможности побеседовать с каждым вонючим ублюдком, еще вчера рыскавшим по пустошам, точно шакал – в поисках падали.

Вот такой же падалью говорец считал и лежавшую на столе старинную пластиковую куклу без головы, зато с длинными-предлинными ногами и жалкими обрывками когда-то яркой одежды. Не лучше была и керамическая солонка, сделанная в виде грибка с многократно проеденной червями шляпкой. Этот мусор князю поднесли на последний его день рождения, вызвав такой восторг у именинника, что Даля едва не вырвало… Говорец покосился на странный сундук у дальней стены. Мор называл эту штуковину «принтером» и чуть ли не на коленях перед ней ползал. А вот Даль опасался к ней приближаться и подальше держался от висевшего на стене слева кругляка с нанесенными на него цифрами и закрепленными в центре двумя палочками. Ну и мерзость!.. Кулаками, ногами, не жалея себя, до крови – крушить тут все безжалостно! И наслаждаться посмертным хрустом пересохшего пластика! И керамику – в осколки! Даль аж засопел, представив себе такое. Внутри у него стало радостно и тепло, как бывает в самом начале беседы .