Кэролайн Черри - Козел отпущения

— Черт побери, эльф.

— Я пытался спросить у него, что такое ад. Думаю, это когда ты неподвижен и в ловушке. Поэтому мы сражаемся.

«Он отлично управляется со словами, — говорит кто-то в другом месте, приникая к монитору. — Он пытается сообщить что-то, но слова бессильны. Он пытается передать это теми словами, которые ему известны».

— Ради всего святого, — говорит тогда Де Франко, — поэтому они бросаются на заграждения? Поэтому они продолжают умирать? Как птицы на прутьях клетки?

Эльф вздрагивает. Возможно, это всего-навсего обман зрения. Возможно, отразилась какая-то мысль.

— Страх останавливает сердце, когда у него нет другого выхода. У нас все еще остается одна причина. Наш гнев все еще не утих. Все остальное сгорело. В конце концов даже наши дети будут сражаться с вами. Так что, когда я пришел сюда, я сражался за наших детей. Я не хочу больше говорить о Томасе. Он достался птицам. Это тебя я искал.

— Зачем? — У Де Франко дрожит голос. — Саитас… Анган… мне страшно до ужаса.

— И мне тоже. Думай обо всех солдатах. Думай обо всем, что для тебя важно. Я думаю о доме.

— Наверное, у меня никогда его не было. — «Это безумие. Ничего не выйдет».

— Не надо. — Эльф протягивает руку и касается загорелого запястья. — Не оставляй меня сейчас, Де Франко.

— Остается еще пятнадцать минут. Четверть часа.

— Это очень долгое время… здесь. Сократим его?

— Нет, — отвечает Де Франко с глубоким вздохом. — Используем его.

На базе, где мотали срок планетные власти и ученые, были настоящие здания, настоящие наземные здания, построенные людьми. Когда транспорт опустился на посадочную площадку на крыше, конвоиры повели эльфа в одну сторону, а Де Франко — в другую. Намечался разбор полетов — этого он ожидал. Ему позволили сперва принять душ — с горячей водой из настоящего водопровода, в человеческой ванной. И впервые за полгода он натянул нормальную форму, выбритый и подтянутый в своем голубом берете и коричневой униформе, посвежевший и чистый, и не переставая думал о том, что если спецагент может получить повышение, то это душистые полотенца каждый день, мягкая постель и средняя продолжительность жизни, которая измеряется в десятилетиях. Он тревожился, ведь существовали способы присвоить себе чужую заслугу, а он не хотел лишиться этой заслуги, не хотел, потому что человека могли убить там, на холмах, где он проторчал три года, и пусть только какая-нибудь штабная крыса попробует забыть упомянуть о нем в рапорте.

— Садитесь, — сказал майор спецслужбы и заставил его пройти через все это, и в тот же день ему позволили рассказать все армейскому полковнику и генерал-лейтенанту, и потом они заставили его повторить все еще раз перед полным столом ученых, и он отвечал, отвечал и отвечал на вопросы, пока не охрип, а они позабыли покормить его обедом. Но он отвечал и отвечал, пока у него не сел голос, и тогда ученые сжалились над ним.

Потом он уснул, на чистых простынях в чистой постели, и оторвался от войны настолько, что посреди ночи вскочил в темноте в ужасе и полной растерянности и долго не мог унять сердцебиение, пока не понял, что он не псих, что он действительно попал в такое место и действительно совершил то, что подсказывала ему память.

Он свернулся в клубочек, как ребенок, и засыпал с добрыми мыслями, пока его не разбудил звонок, и ему сказали, что в этих стенах без окон наступил день и у него есть час, чтобы одеться — перед тем, как снова отвечать на вопросы, полагал он, и он почти совсем не думал о своем эльфе, его эльфе, который был передан ученым, генералам и ребятам из Альбеза и перестал быть его личным делом.

— Тогда, — продолжает эльф, — я понял, что ты единственный из всех, кого я могу понять. И я послал за тобой.

— Я все равно не понимаю почему.

— Я же сказал. Мы оба солдаты.

— Ты не просто солдат.

— Допустим, я сделал одну из огромных ошибок.

— Ты имеешь в виду, в самом начале? Я в это не верю.

— Это могло случиться. Допустим, я командовал нападавшими кораблями. Допустим, я нападал на ваших людей на планете. Допустим, вы уничтожили нашу станцию и наши города. Мы — делатели ошибок. Скажем это о нас самих.

— Я… — сказал эльф, и его изображение на экране почти ничем не отличалось от того, как он выглядел на холме, с прямой спиной, в своих алых одеждах, — только веревки, которыми эльфы связали ему руки, оставили багровые отметины на его запястьях, на молочной белизне его кожи. — Я говорю достаточно ясно, нет?

Армейский говор производил странное впечатление в изящных эльфийских устах. Губы у эльфа были не такие подвижные. Голос у него был модулированный, певучий и время от времени терял свою бесстрастность.

— Очень хорошо, — сказал ученый, мужчина в белом комбинезоне, сидевший в белой стерильной комнатке за небольшим столиком напротив эльфа со связанными спереди руками. Камера показывала обоих, эльфа и смуглокожего ксенолога из Научного бюро. — Насколько я понял, вы учились у пленников.

Эльф, казалось, устремил взгляд в бесконечность.

— Мы больше не хотим воевать.

— И мы тоже. Вы поэтому пришли?

Мгновение эльф разглядывал ученого и ничего не говорил.

— Как называется ваш народ? — спросил ученый.

— Вы зовете нас эльфами.

— Но мы хотим знать, как вы сами себя называете. Как вы называете эту планету.

— Зачем вам это знать?

— Чтобы уважать вас. Вы знаете такое слово — «уважение»?

— Я его не понимаю.

— Потому что то, как вы называете эту планету и самих себя, и есть название, правильное название, и мы хотим называть вас правильно. Разумно?

— Разумно. Но вы ведь тоже называете нас правильно, разве не так?

— «Эльфы» — выдуманное слово, с нашей планеты. Миф. Миф, понимаете? Выдумка. То, чего не существует.

— Но теперь существует, разве не так?

— Вы называете свою планету Землей? Большинство людей называет так.

— Как назовешь, такое и будет название.

— Мы называем ее Эльфляндией.

— Прекрасно. Это не имеет значения.

— Почему не имеет значения?

— Я уже говорил.

— Вы очень хорошо овладели нашим языком. Но мы не знаем ничего о вашем.

— Да.

— Ну вот, мы бы хотели ему научиться. Мы хотели бы уметь говорить, как вы. Нам кажется, что это всего лишь вежливо. Вежливо, понимаете?

— Нет.

Долгое молчание. Лицо ученого оставалось учтивым, как и лицо эльфа.

— Вы говорите, что не хотите больше воевать. Вы можете сказать нам, как остановить войну?

— Да. Но сперва мне нужно знать, что такое, по-вашему, мир. Что, например, вы сделаете с ущербом, который нам причинили?

— Вы говорите о репарациях.

— Что это такое?

— Плата.

— Что вы под этим подразумеваете?

Ученый глубоко вздохнул.

— Скажите. Почему ваши люди выдали вас одному из наших солдат? Почему просто не вызвали нас по радио и не сказали, что хотят поговорить?