Виктор Северов - Штормовые стражи

Ладно, проехали. Не о том сейчас надо думать… А о чём? Ну, например, как выйти на связь со «штормовыми стражами». С пехотным полком в этой дыре будет всяко веселее, чем в одиночку. Но кодов и шифров у нас нет. Если заявиться к какому-нибудь посту федералов – нас, скорее всего, выслушают. Возможно, даже помогут. А если просто в эфир выйти – ни за что не поверят. И весь сленг и американский акцент тут побоку – среди «танго» тоже всяких деятелей хватало. Многие даже в Штатах учились или в правительственной армии Ирака служили до того, как к бородачам податься. Вышлют вместо контактной группы десяток шестидюймовых фугасов по запеленгованному сигналу, и всё…

Где-то неподалёку послышались звуки яростной перестрелки.

– Надо уходить, – принял я решение. – Продвинемся дальше на восток – к следующему чек-пойнту. Юрай, где он там?

– Ещё через тысячу… Подожди-ка, сержант… – Наёмник придержал пальцем закреплённый на голове наушник рации. – Кажется… Кажется я принял сигнал бедствия.

Мы дружно потянулись к рациям, настраивая их на другую частоту, потому как сигнал шёл не на стандартном диапазоне радиосвязи.

– Штаб, это патруль Альфа! Мы атакованы! – послышался чей-то голос на фоне звуков перестрелки и взрывов. – Повторяю – мы окружены дикими! Нужна помощь!

Прогремел особо мощный взрыв, послышался чей-то крик.

– Чёрт!.. Капитан Уоррен ранен! Нужна помощь! Ах, ты…

Трансляция оборвалась.

– Азимут? – уточнил я.

– Примерно на четыре часа. Через полтысячи ярдов.

Далековато. И совсем не в той стороне, что нам нужна.

– З-зараза…

Все смотрели на меня. Пристально и выжидающе.

Я знаю, чего они ждали – приказа не обращать внимания на сигнал бедствия.

Вообще-то это очень разумный и правильный приказ. Мы не спасательный отряд – нас в случае чего самих спасать нужно. Да и за кого рисковать шкурами – за каких-то федералов? Больно надо. За кого-то из своего подразделения – даже не роты, хотя бы на уровне взвода – ещё куда ни шло. А тут…

– Мэйдэй! Мэйдэй! Это патруль Альфа! – донеслось сквозь грохот перестрелки. – Нам срочно нужно подкрепление! Кто-нибудь нас слышит? Кто-нибудь!..

Но я ещё привык доверять своей интуиции. Не гадать, что именно мне нужно сделать, а делать так, как первым приходит в голову. Это глупо и опасно? Возможно. Вот только то, что часто называют интуицией – это лишь то, что человеческий мозг не может воспринять в полной мере. Вы что-то видите, что-то слышите, что-то ощущаете, но порог чувствительности серых клеточек у вас в голове слишком низок. Обычным диктофоном не записать ультразвук, но ведь это не означает, что его нет в природе, верно?

Так и с предчувствиями. Для обычного солдата озвучить вслух такое – нечто сродни признания в собственном идиотизме или трусости, спрятанной за попыткой не идти в бой. А вот для всяких разведчиков и прочих спецвойск предчувствия действительно имеют значения.

Это пункт один, если что.

– Альфа, это сержант Грей, – произнёс я в микрофон рации, моментально заработав чуть ли не испепеляющие взгляды от Кирка и Си Джея. – Сколько вас, какова обстановка и ситуация в целом? Сколько противников?

– Чёрт… Слава богу… Сержант, нас… Нас тут пятеро… Четверо. Капитан Уоррен… убит. Мы ранены, но легко – просто царапины. Патронов мало. Противников – до двух десятков. Прижали нас. Долго не продержимся!

Голос был молодой, его хозяин явно был намного младше меня, а я и сам стариком не был. Но средний возраст американских солдат в Ираке сейчас значительно понизился – раньше это были мои ровесники лет по двадцать пять – тридцать, а сейчас – двадцатилетние пацаны.

Прямо как во Вьетнаме, да.

Почему так? На самом деле это очень простой вопрос.

Всё дело в том, что война – это жестокая игра для молодых. Молодёжь более податлива, и ею легче управлять. Они уже достаточно взрослые, чтобы держать винтовку и нести на себе полную выкладку, но в то же время достаточно молоды, чтобы купиться на нужные сказки. Например, о своей неуязвимости и о том, что в дерьмо всегда вляпается кто-то другой.

И, к сожалению (увы, увы мне в наш прогрессивный век!), я просто не мог закрыть глаза и уши, когда рядом кто-то просит о помощи. Тот, кому я могу помочь, что важно. Миллионы детей умирают от голода в Африке? Моя совесть спит спокойно, пока они там далеко, а не здесь рядом. Однако когда кто-то просит о помощи совсем рядом…

Человеколюбие? Ни разу. И уж тем более ни разу не американолюбие. Честно – плевать мне, сколько ещё американцев подохнет в Ираке. Если я служу империалистической военщине, это вовсе не означает, что я люблю эту страну. Просто так сложилось.

Пока я вижу скупые строчки о статистике потерь – цифры и фамилии остаются для меня просто цифрами и фамилиями. Абстрактными наборами символов – людей за ними лично для меня нет. Никакие это для меня не свои.

Но когда кто-то сидит рядом с тобой в одном окопе – это уже свой. А русские своих на войне не бросают, как говаривали современные классики.

Парадокс. Голливуд регулярно радует своими ура-патриотическими высерами о спасении одного-единственного пилота силами авианосного соединения, но в реальности на беднягу, скорее всего, начхают и забудут. Почему? Потому что с точки зрения большинства американцев это нерационально – рисковать десятками и сотнями жизней, чтобы спасти одного человека. Возможно, уже мёртвого. Рисковать живыми ради мёртвого? Безумие!

Законы социальной математики в действии. Законы западного общества в действии. Но мне они претят.

Что ты здесь делаешь, Алекс? Что ты тут забыл? Тебе некуда возвращаться в Россию, но разве тебя держит что-то в Штатах? Что-то, кроме страха изменить устоявшуюся жизнь? Брось, тебе же не впервой ломать себя и свою жизнь об колено…

– Не дрейфь, парень, – произнёс я в микрофон. – Продержитесь ещё минут пятнадцать – выдвигаемся к вам.

Наёмники смотрели на меня как минимум неодобрительно – как родители на ребёнка, который с улыбкой сунул им под нос королевскую кобру. Но всё-таки молчали, а не материли в четыре голоса. Наёмники наёмниками, а субординация субординацией.

– Так надо, – веско произнёс я.

В ответ послышалось недовольное бурчание, но прямо никто мне не возразил. Сказал надо – значит, действительно надо. Или ты ни хрена не командир.

Это был самолёт.

Такая огромная пузатая туша, предназначенная для перевозки человеков и прочих грузов по воздуху. Может, «боинг», а может – «аэробус». Как-то я не особо разбираюсь в гражданских самолётах, особенно нерусского происхождения.

Летающий левиафан бессильно лежал на песке, зарывшись носом в высокий бархан и раскидав вокруг собственные внутренности. Хвост был отломлен и торчал из песка почти вертикально, подобно чудному памятнику. Вдалеке торчал – похоже, что самолёт всё-таки не упал, а жёстко сел на брюхо. Поэтому нигде не заметно следов пожара, а обломки были относительно целы и невредимы.