Анна Пань - Страсти Евы

− Я люблю тебя, Ева, − признание Гавриила звучит покаянием перед казнью. − Умоляю, скажи, что любишь меня.

Мое сердце больно сжимается.

− Я всецело принадлежу тебе, Гавриил.

− Пообещай не бросать меня ни при каких обстоятельствах?

− Я доверяю тебе и буду с тобой до последнего вздоха, − сухими губами клянусь я, мои глаза щиплют накатывающие слезы. − Мне страшно. Ты меня пугаешь. Обними меня.

− Никита, нужно срочно переговорить, − как будто бы не слыша моей просьбы, отрывает Никиту от веселья Гавриил и с пугающей холодностью отстраняется от меня.

Мой беззаботно попивающий шампанское брат следует за ним, не видя никаких странностей в его поведении:

− Не скучайте, барышни. Мы скоро вернемся.

С тех самых пор проходит полчаса, а их все нет и нет.

− Где их черти носят? − шарит глазами по пляшущей толпе Даша. − У меня телефон разрядился, а скоро уже будет финальный салют.

Мне не по себе.

− Ты не мог бы позвонить Гавриилу, − прошу я Михаила, засовывая замерзшие руки поглубже в меховую муфту. − Я оставила айфон в имении.

Михаил достает из кармана сотовый:

− Что-то они и правду запропастились.

В самый нежданный момент раздается оглушительный залп салютной пушки. От прогремевшего взрыва перепугавшаяся кошка прытко выпрыгивает из лукошка и, шарахаясь от давящих ее ботинок, пускается наутек.

− Ингуз! − кидается на поимку питомицы Юля.

Даша всплескивает руками:

− Хос-с-споди… мы так все растеряемся!

− Вы с Михаилом ждите Гавриила и Никиту, а я помогу поймать кошку, − распределяю я обязанности. − В случае чего звоните на мобильный Юли.

Яркие вспышки фейерверка нарастают в силе и частоте, из динамиков грохочет музыка, в дыме пиротехники сложно ориентироваться. Народ развлекается на полную катушку. Одной мне не до веселья. Среди скопления народа я упорно выискиваю силуэт Юли и где-то вдалеке, на склоне, мельком выхватываю красную макушку.

− Хачатурян, стой! − безуспешно пытаюсь я перекричать общий шум, взбираясь за ней по склону.

Юля не слышит мои оклики и без остановки лезет по заратраченной горнолыжной трассе все выше и выше, но вскоре меняет направление к соснам. По ее следу я сворачиваю с укатанного склона в труднопроходимые условия снежной целины. Мои ноги проваливаются в рыхлый снег по щиколотку. Для лазаний по горам на мне слишком много одежды, мои щеки рдеют от жара, легкие жжет морозный воздух. На пригорке черные стволы сосен редеют, и между ними виднеется фигура Юли. С поникшими плечами она сидит на корточках в двух шагах от обрыва. Не иначе туда свалилась глупая кошка. Прикладывая массу усилий, я выбираюсь из леса, но дальше мои ноги не идут… Снег повсюду выжжен кровавыми язвами…

Юля оборачивается ко мне с помертвевшим лицом, на руках у нее клубком свернут белый пушистый мешок по клички Ингуз.

− Убили… − она срывается на плач. − Никиту!

Мое сердце обрывается, голову поражает вспышка боли. Делая над собой усилие, я заглядываю за край обрыва в пропасть. Высота утеса относительно небольшая, но в густеющем парообразовании ни черта не видно. Лишь мгновением спустя мои глаза вылавливают бьющееся о пороги горной реки безвольное тело Никиты. Скоротечный бурлящий поток несет его вниз по устью, неприкаянно мотая из стороны в сторону по грудам подводных валунов. За последним видимым порогом его придавливает толщей воды. Мне делается совсем худо.

− Никита! − во все горло кричу я, сама не своя.

На противоположном краю утеса раздается треск веток, моментально выводящий меня из транса. В наивной надежде увидеть живого брата я фокусирую взгляд на звук, но… нарываюсь на безжизненные глаза застывшего с отчужденным видом Гавриила. Его руки и торчащая из-под рваного кафтана рубаха забрызганы кровью. Чуть поодаль в лес уходит дюжина вооруженных часовых с центральной фигурой − Германом Львовичем.

− Не-е-ет… − надтреснуто всхлипываю я, падая на колени в кровавую язву на снегу.

− Ева! − точно хочет ринуться ко мне Гавриил, но не делает и шага.

Его остановившийся взгляд встречается с моим, выражающим ужас. Тянется мертвая пауза непреодолимого шока. Пропасть отдаляет нас друг от друга, превращая во врагов. Тьма предательства закапывает в могилу разделенную любовь, радости жизни и дарует взамен душевную и физическую пытку непереносимой боли. Итогом Гавриил обрывает последние крохи нашей связи. С лицом истукана он просто поворачивается ко мне спиной и уходит вслед за своим отцом в чертог леса.

Конец…

Горе оглушает меня. В жутких судорогах я рву на себе волосы, катаясь на снегу, и когда выбиваюсь из сил, сворачиваюсь в позу эмбриона с мольбой забрать меня на небеса к родителям и… новопреставленному брату.

Дневник Евы.

Трагическую песнь из «Кодекса Буранус» я теперь зачитываю на ночь в качестве молитвы. Колесо Фортуны раздавило меня осью, как и греческую богиню женского горя, пережившую смерти всех, кого она некогда любила и кем дорожила больше собственной жизни.

Двенадцать дней я не выхожу из комнаты и тоннами глотаю красно-белые экспериментальные «колеса», которыми меня тайно снабжает Финкельштейн. Мой мозгоправ действует с конспирацией наркодилера. Психотические расстройства вернулись к исходной точке, невзирая на то, что мозг подвергается ежедневному психоаналитическому трепу. Я сломлена, разбита, уничтожена. В теле живет тупая боль. Жить не хочется. Ради чего жить? Ради кого жить? Вина за гибель Никиты целиком лежит на мне. На его месте должна быть я!

Моим концом станет завтрашний день. Завтра − похороны. На церемонию прощания прибудет весь «корпоративный» свет. Причина смерти им преподнесена как несчастный случай. До похорон никто не имеет права проводить расследование − таков закон. В Совете никого не волнует, что тело Никиты не найдено и будет захоронен пустой гроб. Совет следует древним традициям. Традиции в Ордене − святое.