Олег Верещагин - Не время для одиночек

Спина Кольки шевельнулась:

— Приехали, — коротко сказал он, тормозя ловко выкинутой вперёд-в сторону правой ногой.

4.

Дом Кольки был самым обычным, только, что странно — двухэтажным. Точней — полутора, над первым этажом был ещё мезонин. Но сад вокруг оказался предельно запущен, и между шестигранными гранитными плитками, которыми в незапамятные времена была вымощена дорожка, густо пробилась трава. За сплётшимися ветками кустов и деревьями дом был почти не виден. Он стоял в одичавшем саду, словно заколдованный домик из сказки. Большинство окон были наглухо закрыты ставнями. Гараж за домом, похоже, не открывался уже и вовсе сто лет.

— Там отцовский ведеход, но я туда года четыре вообще не заходил, — пояснил Колька, ставя мотоцикл у крыльца и доставая из кармана ключ. Стоя на нижней ступеньке, Элли с неожиданной робостью осматривалась. Ей было не по себе, когда она представляла, что этот парень живёт тут один… со скольких лет? Бррррр…

— Ты что, совсем один тут живёшь? — не выдержала она наконец.

— Тут — да… да где ж он… — Колька явно искал ключ. — Вообще-то у меня есть старшая сестра, но она на двенадцать лет старше, замуж выскочила и уехала, ещё когда родители были живы. Хорошо ещё, потом опекунство оформила, руки мне развязала… а. Вот.

Щёлкнув замком, Колька ногой открыл дверь и рывком вкатил "харлей" внутрь.

— Заходи…

…Внутри был полумрак. Элли различила под потолком пустой патрон лампочки.

— Проходи наверх, — кивнул Колька, чем-то шурша и звякая, — там дверь сразу в мою комнату. Почти все остальные заперты. Давай. А я сейчас.

На неудобной и непривычной, как в старинном замке, лестнице было посветлей. В стенной нише под утопленной вглубь длинной лампой дневного света белела розетка — в неё ничего не было включено. А дверь в саму комнату оказалась приоткрыта…

…Первое, что бросилось в глаза Элли — относительный порядок. У неё были двое братьев, и она имела представление о том, как живут мальчишки — никакая лицейская дисциплина не могла, похоже, заставить мальчишек отучиться пихать мокрые после купания плавки в кеды и вешать носки на торчащий в мишени нож.

Мишень тут тоже была. И нож в ней, кстати, торчал — настоящий финский илве-пуукко. С наборной из берёзовых плашек рукоятью. Но на нём ничего не висело.

У окна стоял большой рабочий стол — с телефоном, электронной пишущей машинкой и даже телетайпом (правда, не верилось, что он подключен — наверное, остался после погибших родителей) Два шкафа — вделаны в стену; в углу, под лампой с зелёным абажуром, стояло глубокое мягкое кресло.

В ногах узкой кровати устроилась тумбочка. Над кроватью висели скрещенные охотничьи ружья: изящная одностволка (12-го калибра, определила Элли, но марку не угадала) и полуавтомат-"сайга" 20-го, такими часто вооружались юнармейцы. Над ними — очень дорогой, отделанный сандалом и серебром, крупнокалиберный штуцер, а ниже — длинный пистолет с прицелом.

Но самым интересным были, наверное, стеныкомнаты. На них не было того, что обычно украшает стены в комнатах мальчишек — коллекций, вещей, определяющих интересы обитателя, охотничьих трофеев, портретов военных, учёных и путешественников, снимков космических кораблей, разных плакатов, грамот за отличия в разных делах, патриотических панно и лозунгов. В нишах шкафов стояли кассетный магнитофон, стереопроигрыватель и самодельная лазерная установка — но даже это могло показаться вполне обычным…

Слева у окна, над столом, висела моноплоскостная чёрно-белая фотография с изображением нескольких человек, мужчин и женщин, играющих на гитарах на какой-то сцене. Рядом — четыре очень хороших репродукции Лисичкина (1.), все эти картины Элли видела. Они были подписаны в правом нижнем углу странным вензелем алого цвета — что-то вроде вихря-юлы, и она догадалась, что Колька так подписывает свои картины, он же Ветерок… Между стволов ружей был приклеен липкой лентой карандашный рисунок — худое, полное юмора лицо пожилого мужчины в шапке из хвостов каких-то животных. Наверху рисунок пересекала чёткая, ровная надпись на английском —

Raising an axe, boy, look — whether somebody is not necessary behind.

Old "B" — in your fourteenth birthday. (2.)

1. Лисичкин Виталий Владимирович (1990 г. от Р.Х. - 26 г. Серых Войн). Художник-реалист времён Безвременья и начала Серых Войн, фактически человек, воссоздавший школу реализма в живописи в Империи. Создатель знаменитой Владивостокской Галереи (2 г. Безвременья). С 8 г. С.В. - дворянин Империи. Пропал без вести во время экспедиции на п-ов Индостан. 2.Замахиваясь топором, мальчик, посмотри — не стоит ли кто-нибудь сзади. Старый "Би" — в день твоего четырнадцатилетия. (англ.)

Кроме этого, в углу, где стояло кресло, висели шесть портретов. Четверых Элли знала по урокам в школе.

Угрюмый мужчина с копной густых волос и прямым носом. Композитор Бах. Иоганн Себастьян Бах.

Военный в парадной форме гвардии — Виктор Сажин, бард и воин времён Безвременья.

Ещё один военный — бурский поэт Дирк ван дер Воорт, герой Орании (1.).

1. Орания (Ранд Ораньестаад) — бурское образование, возникшее на основе нескольких посёлков во 2 г. Безвременья. С 1 г. Серых Войн — официально созданное государство-конфедеративная республика. В 17 г. Реконкисты вошла в состав Англо-Саксонской Империи на правах автономии.

.

И третий — тоже поэт и тоже военный, ещё в совсем старой русской форме, Николай Гумилёв.

Ещё двоих — скуластого весёлого парня в расстёгнутой ковбойке и одетого в камуфляж уже немолодого седоватого мужчину с полными сдержанного юмора прищуренными карими глазами — Элли не знала. Но все портреты были помечены тем же вензелем-вихрем, что и репродукции.

— Рассматриваешь мою компанию? — Колька, войдя, указал рукой в кресло, сам присел к столу.

— Красиво портреты нарисованы, — оценила девушка. — И репродукции хорошие… Чьи это? Тоже твои?

— Мои, — спокойно пожал плечами парень. Элли внимательно посмотрела на него и качнула головой:

— Здорово… Только я вот этих двоих не знаю, — она указала подбородком на портреты. — Это кто?

— Это бард из США… из ХХ века — Дин Рид, — Колька указал на парня в ковбойке, словно и правда представлял своего живого друга, — и писатель Олег Верещагин, наш, русский, он перед самой Третьей Мировой писал.

— Не слышала… А этот Дин Рид красивый.

— Хм? — Колька посмотрел на портрет. — Не знаю, тут не мне судить.

Поднявшись с кресла, Элли прошлась по комнате, внимательно рассматривая вещи. Колька, обняв вскинутое колено и откинувшись назад, следил за ней, не мигая. Девушка взяла лежавшую на столе книгу, прочла слегка удивлённо:

— "Разрушение семьи и морали в США в начале XXI в. от Р.Х."… Ты это читаешь?