Федор Соколовский - Рыцарь Шестопер

Заметив это, Василий, задавая вопросы, непроизвольно перешел на шепот, чему Зареслава весьма удивилась. Поняв, в чем дело, вначале осерчала, но потом махнула рукой:

— Ладно, пусть спят. Но теперь ты расскажешь о себе и о своей суженой.

— А может, вначале письмо напишем? О себе я могу и завтра в пути рассказать, а вот письмо уже утром хозяин харчевни отправит по почте. И во время написания ты узнаешь о моей любимой почти все.

— На чем писать будем?

— У меня в комнате уже все приготовлено! — внешне деловито, но с замиранием сердца перешел опытный ловелас к самой главной части своего плана. — Может, я надиктую в моей комнате? Чтобы девушек не разбудить своим басом? А то при воспоминании о желанной Зареславе я начинаю нервничать, теряю контроль над голосом и говорю чрезмерно громко.

— Как ее зовут? — поразилась девушка, услышав собственное имя.

— О! Ее зовут Зареславой! Самое прекрасное, самое светлое и чистое имя во всей вселенной. Достаточно мне вспомнить это волшебное имя, как несравненный лик моей возлюбленной, весь ее завораживающий образ возникает передо мной!..

— Тсс! — остановила она рыцаря, который перешел на пафосный тон и повысил голос. Оглянувшись на заворочавшихся девушек, она добавила: — В самом деле разбудишь. А им, бедняжкам, в последние два дня тяжко пришлось.

— Ладно, тогда и в самом деле пошли ко мне, — сделал великое одолжение Грин Шестопер, словно это его уговаривали. — Только тихонечко…

Зареслава колебалась недолго и все-таки пошла в комнату к рыцарю, посчитав, что опасаться безумно влюбленного в другую девушку не стоит.

«Что и требовалось доказать! — мысленно потирал руки Василий, радуясь, что в коридоре они ни с кем не столкнулись. — Теперь главное — не вспугнуть!»

Войдя в комнату, он зажег обе лампы, попутно распоряжаясь:

— Садись к столу и выбирай перья. И сними ты эту шляпку, она же тебе мешает!

— Но мне ведь нельзя…

— Ерунда, я тебя уже и так видел, — отмахнулся Райкалин от запрета, как от назойливой мухи. — Снимай и пиши: «Моя горячо, беззаветно любимая Зареслава!..»

Красотка вздохнула, сняла шляпку, аккуратно положив ее на свободный стул рядом. Но при этом из-под ресниц следила за реакцией мужчины. Конечно, будь у него воля слабей, он сразу бы бросился к красавице, обнимая, тиская и поглаживая все, до чего дотянутся нетерпеливые руки. Но он сделал вид, что уже витает в облаках, сочиняя чуть ли не оду своей суженой.

Только и позволил себе сделать комплимент:

— О! Какая чудесная прическа! Она совершенна! Точно такую же всегда делала Зареслава! Мм… Ну чего же вы сидите? Пишите, умоляю вас, пишите!

Девица вроде как успокоилась окончательно и приступила к написанию любовного послания. Василий постарался реализовать все свои наработки эпистолярного жанра. И высшую прозу применил, и лучшую поэзию к месту вставил. Иначе говоря, за полчаса с хвостиком надиктовал несомненный шедевр.

Конечно, данное Средневековье сильно отличалось по культуре от мира, который он покинул. Но в любом случае равных Райкалину здесь не было и его можно было смело назвать Шекспиром, Пушкиным, Байроном, Гете нынешнего времени. Уж настолько красочно расписал, что адресату письма позавидовала бы любая женщина обоих миров.

Мало того, автору письма удалось немножко ущипнуть и от гениальности Джованни Боккаччо с его «Декамероном». Потому что умело вставил несколько страстных абзацев, начинающихся словами «А помнишь, как мы с тобой целовались в (на)…».

Старательно пишущая под диктовку Зареслава не могла видеть, что рыцарь рассматривает ее исподтишка и краску стыда и восторга на щеках красавицы воспринимает как признание своего эпистолярного красноречия. А это придавало еще больше вдохновения каждому слову. Да и образец поклонения того стоил. Ведь свое письмо Шестопер практически отправлял в нужные розовые ушки. А то, что нежные женские пальчики записывали каждое слово, являлось дополнительным, изумительным способом воздействия-обучения. Его еще чаще называют «Повторенье — мать ученья!».

Ну и в конце концов наступил момент, когда Райкалин почувствовал: пора! Девушка уже дышала прерывисто, переживая очередное письменное воспоминание и наверняка ощущая себя на месте возлюбленной рыцаря. Теперь только и оставалось, что плавно перейти из вымышленного мира в реальность.

Прохаживаясь по комнате, словно подыскивая нужные слова, Шестопер сел на стул, переложив шляпу на угол стола. Потом с восторгом описал вслух неповторимость рук девушки, бархатистость ее кожи и тот волшебный трепет, который накрывает его, когда он смотрит на эти руки. А потом, словно только что заметил, перехватил левую ладошку Зареславы и поразился:

— Вот! Точно такая рука! Точно такие же тонкие, аристократические пальчики! — И с восторгом прижал упомянутые пальчики к своей щеке.

Конечно, следовало ручку целовать, но еще не зажившие губы, а также нехватка передних зубов могли напрочь испортить все очарование ответственного момента. Это являлось самым слабым, самым сомнительным местом во всей затее соблазнения. Ведь поцелуй для женщины еще важней, чем для мужчины. А тут следовало невероятно извернуться, чтобы все проделать без этого уникального средства единения. Так что девичьей кистью следовало, наоборот, рот прикрыть и окончательно перейти на страстный шепот.

Постарался. Прикрыл. И добился того, что вжившаяся в образ девушка в самом деле почувствовала себя на месте той самой возлюбленной, которой были адресованы все эти великолепные строки. Она спонтайно подалась к Василию и, отбросив перо, нежно погладила и вторую его щеку.

— Ты такой одинокий… — прошептала она не то спрашивая, не то утверждая.

— Я так долго тебя ждал! — шептал он в ответ.

— Какая великая сила любви…

— Я так по тебе соскучился, божественная!..

И они устремились навстречу друг другу.

Ничего не снилось. Ничего не вспоминалось. Пустота. Тьма. Полное неосознание самого себя.

И вдруг резкий толчок в плечо, и недовольный, но очень знакомый голос потребовал от Райкалина:

— Ну сколько можно валяться в кровати?! Эй! Ты меня слышишь?

Пришлось открыть глаза и ответить, лишь бы отстали и больше не толкали:

— Слышу, слышу… Отвали! Э-э-э?.. Петри? Тебе чего?

— Что значит «чего»? — возмутился парень. — Мы тебя уже третий раз будим! Все уже на лошадей погрузили, оседлали, собрались, завтрак внизу стынет, а ты лежишь бревном и только мычишь в ответ. Проснулся?

— Я? Мычу? — пытался сообразить Василий, одновременно делая попытки встать. — Помоги… Ох!.. Да что это со мной?..

Сесть он с помощью Петри сел, а вот собственное состояние было хуже некуда. Голова кружилась, казалось, вот-вот отвалится. Руки и ноги тряслись, как у старика. Внутренности будто хоровод устроили, вызывая натуральную тошноту. Да и в глазах рябило, словно после удара молотком по лбу.