Aruna Runa - Всё в дыму… [СИ]

Он почти перестал ругаться и выть, начал отвечать на вопросы. Правда, ответы бывали путаны и туманны и не всегда соответствовали тому, о чем его спрашивал Ди.

– Так что же случилось с Фрумой-Дворой? – допытывался он, поставив стул на две задние ножки и виртуозно на нем раскачиваясь.

Солнце пробивало листья деревьев, вырисовывая по траве слабые расплывчатые тени. На веранде гостевого флигеля пахло древесной пылью и отчего-то – яблоками. По ту сторону забитого досками окна громко дышала донна Лючия. И отвечала неприятным скрипучим голосом:

– Труд освобождает ангелов от истины. А истина – от труда.

– Герр Линденманн говорил что-то в этом роде, – осторожно вентилировал Ди. – А он сейчас где?

– Хр-р-р, – отвечал бес, царапая когтями по чему-то твердому – должно быть, по подоконнику. – Темно.

– Вел бы себя прилично, и не было бы темно, – бормотал Ди, с громким стуком впечатывая стул четырьмя ножками в пол. Ему до смерти надоело каждую неделю заколачивать окна и двери, а потом отдирать все обратно. – Что с вами происходит? Что вы все как с цепи сорвались? Почему являетесь без очереди?

Бес хохотал, знакомо подвывая и чавкая слюной. И принимался петь на разных языках, срываясь в невнятные беседы с самим собой, множеством голосов. Ди уходил.

Однако его разговоры со вторничной личностью донны Лючии становились все осмысленнее и длиннее.

Именно от беса Ди узнал о том, как благосклонно принимает Никки ухаживания герра Линденманна. Скабрезно похрюкивая и перемежая рассказ грязными намеками, безымянный цитировал их неравные словесные дуэли, плавно превращающиеся в любовное воркование. Андрогин был опытнее в пикировании, но так же – и в искусстве обольщения; герр Линденманн буквально терял голову и, как понял Ди, совершал некоторые безумства.

Чего, например, стоили его внеурочные походы на пруд в западной части леса, потому что "душечке Никки" время от времени приспичивало совершать "целе-е-ебные обертывания с утиным жи-иром и све-еженькой кровью".

Заставая донну Лючию с ног до головы обвалянной в утином пуху и затянутой в целомудренно непрозрачную пищевую пленку, Ди заставлял себя не улыбаться и учтиво интересовался, как проходит "питание кожи".

Ничего, что через пару минут ту же донну Лючию можно было застать в ванной, где она, отчаянно матеря "клятых ниггероненавистников" рокочущим баритоном, счищала с себя отвратительно воняющую субстанцию скребками для крупного рогатого скота. Скребки покупались Никки в антикварных лавках Гали и красиво развешивались по стенам – "для оживления интерьера".

Поначалу Ди не особо беспокоился насчет охотничьих вылазок герра Линденманна, но вскоре осознал опасную невозможность предугадать, как поведет себя, к примеру, строгая Настасья Филипповна, оказавшись ночью на берегу незнакомого пруда, облаченная в мужские болотные сапоги и в окружении мертвых птиц вперемешку с грязными теннисными мячами.

Не испугается ли, не обнаружив при себе любимого топора, не заблудится ли в лесу, найдет ли дорогу обратно к дому?

За мужчин он не волновался, за Никки – тоже: на первый взгляд хрупкий и бестолковый андрогин на самом деле обладал железными нервами и не менее железной логикой.

В общем, поразмыслив, Ди решил почаще составлять герру Линденманну компанию в охоте. Стрелять в уток теннисными мячиками из рогатки все же лучше, чем охотиться на слепых художников при помощи отравленных фломастеров. Ди раздраженно передергивал плечами, отгоняя мысли о Стерхе и творящемся нынче в городе беспределе, и с твердой решимостью запахивал камуфляжный плащ.

Пепельная роза то расправляла, то сворачивала аметистовые листья, шипастый стебель вздрагивал, обозначая нетерпение. Ди прислушивался к себе и мысленно уговаривал цветок подождать еще немного, позволить ему настроиться, определиться с направлением поисков. В городе неспокойно, нужно иметь ясную голову и быть предельно осторожным.

И все более-менее обходилось, пока однажды – в понедельник вечером – отправившийся вслед за герром Линденманном Ди не обнаружил по дороге к пруду нечто. Это нечто разорвало его с таким трудом собранную реальность на части, расшвыряло осколки по сторонам, превратило только что казавшуюся осмысленной действительность в беспорядочную кучку обломков. В утратившие всякую форму и полезность кусочки фарфора на мраморном полу.

Люди не менее хрупки, чем старинные фарфоровые тарелки. И внезапное чересчур близкое их знакомство с миной Куйбиды-Дещицы неизбежно приводит к обрывкам горелого мяса, пронзенного острыми, ярко белеющими – или, наоборот, хорошенько закопченными – занозами костей.

Ди, оглушенный запахом подгнивающей крови, определил увиденное как останки по меньшей мере трех человек. Вернее, Зеленых Человечков – об этом красноречиво свидетельствовали крошечные лоскутки ткани на обожженных придорожных кустах. И еще оправа – смятая, перекрученная, с трогательно уцелевшим зеленым стеклышком. Кстати, Ди всегда хотелось узнать, где одичавшие люди добывают цветное стекло.

"Куйбида-Дещица" не взрывается, как положено уважающему себя фугасу. Разлетевшись с относительно негромким хлопком, она тут же принимается неприлично шипеть и посвистывать, выпуская разъедающий плоть газ – так, чтобы у раненых не оставалось ни единого шанса выжить.

Аккуратно, выверяя каждый шаг, Ди отошел в сторону и опустился на землю, обхватив себя руками. Закатное солнце отстреливало от выглядывающего из травы куска металла какими-то злыми, ослепительно резкими линиями. Ди не сразу припомнил, что это называется лучами. Ничего в них резкого или злого – обычные отблески от искусственной гладкой поверхности. Сделанной руками человека. Фугас, отменивший в этом мире сразу троих, разодравший их на безобразные ошметки тухнущей плоти. Зачем так жестоко и некрасиво люди обрывают жизни себе подобных?

"Соберись, – приказал он себе. – Люди всегда убивали друг друга. Ты сильнее, умнее и опытнее. Ты переживешь их всех, потому что ты грей".

Однако то, с какой легкостью кто-то проник в Резервацию и поставил запрещенную к применению на острове мину, пугало. Да и на кого ее тут ставить? Зеленые Человечки никого не интересовали, а о Греях никто не знал. Ну, до недавнего времени. Ди почувствовал, как страх и растерянность в нем заливаются волной самого настоящего гнева. Он, кажется, никогда в жизни не испытывал подобной ярости. Стерх!

Полчаса ушло на то, чтобы замедлить дыхание и сердце, заставить руки перестать так постыдно трястись. Ди терял над собой контроль. Тень выметывалась наружу, носясь вокруг клокочущими, словно пламя, языками, стелясь по испуганно корчащейся траве, ластясь к хозяину, облизывая его внезапно посеревшую кожу. Окажись сейчас рядом его вероломный друг, грей разобрал бы его на атомы.