Константин Соловьёв - Господин мертвец

- Опять беллетристика? – спросил Дирк с вежливым интересом.

- Что? Нет. Не совсем. Хочешь послушать?

- Не знаю. Проза?

- Стихи. Тебе понравятся. Да вот…

Йонер откашлялся и, перевернув несколько страниц, своим мягким поставленным баритоном продекламировал:

Ты после смерти, милая, живешь:

Кровь льется в розах и цветет в весне.

И всё же…

Очей твоих сиянье в небесах.

Твой звонкий смех в журчании ручья.

И всё же…

В закате трепет золотых волос.

В рассвете — груди белые твои.

И всё же…

Невинность — в белом серебре росы.

И нежность — в белоснежной пене волн.

И всё же…

Душа твоя — прозрачный лунный свет…

И вздохи моря вечером: всё — ты.

И всё же!..

- Недурно, - сказал Дирк, - Но этот человек ни черта не знает о смерти, если пишет такое.

- Он поэт, а не солдат. Ему позволительно. Это Стивен Филипс.

- Англичанин?

- Кажется.

- Тогда на твоем месте я бы спрятал эту книжонку подальше. Нагрянет инспекция – еще упекут за распространение вражеской агитационной литературы.

Они рассмеялись. Звучащий в унисон смех двух человек посреди перепаханного воронками поля, прозвучал неожиданно мелодично, хоть и неуместно.

Дирку нравилось общество Йонера и он полагал, что ощущение это было взаимным. Йонер умел быть жестким и решительным командиром, он полностью соответствовал своему званию и среди «Висельников» считался одним из лучших унтеров. Не удивительно, что он уже полтора года командовал первым взводом, «сердцами». В бою это был другой человек. Решительный, не рассуждающий, грозный, словно древний кровожадный гунн, перешагнувший многовековую пропасть. Его взвод обычно вспарывал вражескую оборону как траншейный нож – гнилую ткань мундира. Пленные после них оставались редко. Но вдали от грохота орудий унтер-офицер Отто Йонер мог быть совсем иным – эрудированным собеседником, ценителем литературы и просто внимательным слушателем.

- Будет еще хуже, если эту книжку увидит мейстер, - сказал бывший сапер, - Он может не удержаться от показательного примера. Поднимет какую-нибудь помершую два года назад пейзанку и покажет… золотые волосы и белые груди. Хотя вряд ли. Ротштадт в пятнадцати километрах, если не больше. Разве что у лягушатников на передовой есть проститутки… Я бы не удивился.

- Он еще жив? – спросил Дирк.

- Кто?

- Этот твой… Стивенс.

- Филипс. Нет. Умер в пятнадцатом году.

- Подумай, было бы интересно, если бы мейстер поднял его.

- Что ты несешь, Дирк? Он же умер не на передовой, а где-то в глухом тылу. Может, в самом Лондоне.

- Да без разницы, я просто к примеру. «Ты после смерти, милая, живешь…» Я думаю, собственная смерть помогла бы ему получше поразмыслить над этой темой. Кто знает, может после этого он написал бы иное стихотворение, куда более жизненное?

- Мертвый поэт – это всегда пошло. Вряд ли он создал бы что-то стоящее.

- Как знать, Отто, как знать?..

Йонер улыбнулся и заложил книгу пальцем.

- Были уже желающие. Про Дидье слышал?

- Вряд ли. Француз?

- Да, француз. Жил в прошлом веке и писал недурные стихи. А потом решил умереть чтобы, цитирую, познать волшебство жизни с другой, темной, стороны. В его время тоттмейстеры наконец научились сохранять разум своим мертвецам. Громкое дело было. Ватикан, как обычно, запретил это как надругательство над человеческой природой, кого-то даже предали анафеме, но потом…

- Так что этот поэт?

- А, Дидье… В общем, он застрелился. В сердце. У него был приятель из французских тоттмейстеров. Кстати, знаешь, как лягушатники называют своих тоттмейстеров?.. «Патрон де ля морт»! Идиотское название, верно? Пустил, короче говоря, себе пулю в сердце, а потом его и подняли. Тепленького, так сказать. Это наш брат две недели может в канаве гнить, прежде чем его в Чумной Легион призовут. Поэты – это другое. Выпил перед смертью рюмку абсента, надел чистый фрак, взвел пистолет…

- Что ж, написал?

Йонер цокнул языком.

- Что-то написал. Только через две недели сжег все свои черновики, взял охотничье ружье и пальнул себе в голову… Голова всмятку. Чтоб уже окончательно, значит. С тех пор покойники стихов не пишут. И, надо думать, это хорошо.

Он вновь открыл книгу и, наверно, хотел опять что-то процитировать. Дирку не хотелось слушать английских стихов, поэтому он спросил:

- «Бубенцы» и «желуди» уже расположились?

- «Желуди» точно встали, метров четыреста от твоих траншей на запад. Ребята Крейцера еще на подходе. Я слышал, у них сломался грузовик, пришлось выгрузить штальзаргов и вести их пешком. Не удивлюсь, если только на закате явятся.

- Зато когда колода будет в сборе [10] Названия взводов – «сердца», «листья», «бубенцы» и «желуди» - образуют названия принятых в Германии карточных мастей. , пуалю не поздоровится. Фронт узкий, возьмем их на вилы быстрее, чем они сожрут своих утренних жаб…

Йонер прищурился, покусывая короткий жесткий ус.

- Не загадывай наперед, Дирк. Я слышал, лягушатники притащили свои проклятые трехфунтовки.

- Неужто нас ждали?

- Не исключено. Трехфунтовки и еще эти их «пюто». Мерзкая штука.

- Пойдем под прикрытием штальзаргов.

- Там видно будет. Наверняка мейстер уже соорудил на горячую руку какой-то план. А вон, кстати, и наша «полевая кухня».

Танк Дирк разглядел не сразу, лишь когда они стали спускаться в ложбину. Если бы не колея, не разглядел бы вовсе. Опытный водитель – должно быть, сам Бакке, командир транспортного отделения – загнал «походную кухню» в самый низ, удобно устроив за большим валуном. Апрельская листва была редкой, и танк уже завалили хворостом и травой, чтобы не разглядели французские аэропланы. Теперь, спрятав гусеницы в земле, он походил на хижину или бункер, и открытые окошки бойниц лишь усиливали это сходство.

Разве что бункера редко красят в глубокий черный цвет. И уж точно на них не наносят обозначения вроде кайзеровского креста с черепом в центре, под которым стоят цифры «302». Дирк знал, что с другой стороны танка есть обозначение их роты – стилизованное изображение веревки и петли. Начальник интендантской части Брюннер не скупился на краску, и эмблемы подновлялись не реже раза в месяц. Вдоль борта красовалось название, выведенное острым и колючим готическим шрифтом – «Морриган [11] Морриган («Великая Госпожа Ворон») – богиня войны и смерти в кельтской мифологии » - но сейчас его нельзя было рассмотреть из-за маскировочных сетей и веток. Дирк подмигнул танку, как старому знакомому. В некотором роде так оно и было – они с «Морриганом» знали друг друга не первый год.

Он любил танки, хоть и не имел к ним отношения. Эти неуклюжие механические существа, похожие на грустных старых хищников, умели вызывать если не страх, то почтительное уважение.