Константин Соловьёв - Господин мертвец

- Насколько мне известно, очень внушительный, мейстер. Полевой трибунал может напугать, но этот страх быстро проходит. Показной расстрел лишь ограниченное время действует на свидетелей, поскольку те видят смерть десятков людей ежедневно. Человеческая психика склонна прятать эти впечатления, растворять в общем фоне. Прижизненное зачисление в Чумной Легион куда эффективнее. Человек еще жив, еще ходит и говорит, но все окружающие, да и он сам, знают, что он – будущий живой мертвец…

Тоттмейстер Бергер оборвал его нетерпеливым жестом.

- Довольно, «Морриган». Значит, надежда Германии в скором времени будет лежать на плечах мертвых мародеров, насильников и дезертиров. Представил бы когда-нибудь такое Железный Канцлер [72] «Железный Канцлер» - прозвище Отто фон Бисмарка. – его бы хватил удар. Все, господа, болтовня окончена. У меня, как и у вас, еще много дел. Унтер Корф – вы свободны. Принимайте пополнение и располагайтесь. Особых приказов нет, готовьте укрепления к долгому сидению, подгоняйте снаряжение, натаскивайте новичков. И вот что, сведите к минимуму контакты с… прочими. Двести четырнадцатый сидит на расстоянии в два броска гранаты, чем меньше мы будем встречаться с пехотой, тем лучше. И сами старайтесь не попадаться фон Мердеру и его штабным котам на глаза. Сутки назад они были готовы шить из носовых платков белые флаги, а теперь уже ходят индюками. А индюк, господа унтер-офицеры, самая тупая и злобная птица из всех, мне известных. Просто не хочу, чтобы… вышло что-нибудь не то. Ланг, вы останьтесь здесь, хочу выслушать ваш рапорт по всей форме.

Дирк отдал честь и выбрался из блиндажа, скользя негнущимися подкованными подошвами по слизким ступеням, уже порядком занесенным грязью. Из-за сизой дымки выглянуло солнце, само кажущееся блеклым и сырым, как блин из скверного теста. От него не стало ни теплее, ни суше.

Пополнение терпеливо ожидало его, выстроенное шеренгой. Шеренга получилась короткой. Чтобы увидеть ее всю не приходилось даже поворачивать головы. Пятеро мертвецов стояли по стойке «смирно» и лишь наметанный в таких вещах глаз Дирка различил, каких трудов им это стоило.

Первый день после воскрешения. Начало страшного пути. Словно проснуться, но не из сновидения в явь, а из яви – в страшный ночной кошмар. И самое страшное в нем – постепенное понимание, которое приходит не сразу. Понимание того, что с тобой случилось.

Гадостные ощущения, это Дирк помнил и по себе. Рассудок, к которому прикоснулась сама смерть, не сразу понимает, что произошло. Из-за этого всякий живой мертвец долгое время пребывает в состоянии полузабытья. Он никак не поймет, что произошло, и почему последний стон агонизирующего тела и соленый вкус крови на губах вдруг сменяются не мягкой манящей темнотой, в которую он уже было шагнул, но совершенно другими картинами. Никак не вспомнит, кто он и как его зовут. И почему у него в груди маленькое аккуратное отверстие от винтовочной пули, которое отчего-то совсем не болит.

Дальше у каждого происходит по-своему.

Некоторые принимают все на удивление легко, такие могут встать в строй за пару дней. Другие могут переживать с неделю, находясь в состоянии тихого помешательства – тут уж только тоттмейстер может на них повлиять. Чаще всего они часами сидят и смотрят в пустоту, бездумные и неподвижные. Или бродят как сомнамбулы, спотыкаясь и падая, действуя окружающим на нервы. От таких хлопот не много, такие обычно привыкают. Кто раньше, кто позже, но все. Такие способны смириться.

Бывает и третий сорт, совсем скверный. Говорят, это от повреждения мозга, но Дирк полагал, что дело тут в человеке. Некоторые просто не могут стать мертвецами. Они впадают в буйное помешательство, их тело подчиняется внезапно вспыхнувшему закону самосохранения, не обращая внимания на то, что тело это мертво, как рыба из вчерашнего улова. И закон этот – не более чем язычок огня, вспыхнувший в насквозь мокром очаге.

Они перевязывают собственные раны, не обращая внимания на то, что кровь из них не течет и сердце давно перестало биться. Они пытаются найти свои части, в которых прежде служили. Не понимая, отчего при их виде вчерашние сослуживцы, не раз спасавшие жизнь, бледнеют и встречают отборной руганью и прикладами. Такие, как правило, не пригодны для службы в Чумном Легионе. Их мозг разрушает сам себя, обрывая хрупкие связи, которые делают из него личность, и эта личность разлагается, как брошенный в болоте мертвый конь. Кончают они плохо, их или рубят на части солдаты или упокаивает тоттмейстер.

Эти пятеро еще толком не пришли в себя, Дирк понял это по немного осоловевшим глазам. Еще не сообразили, почему они стоят здесь, не поняли, что вся их предыдущая жизнь закончилась раз и навсегда. Но, кажется, особых хлопот с ними не будет. Выглядят сносно. Про себя Дирк решил, что сделает все возможное, чтобы привести их в форму. Два мертвеца не восполнят потери «листьев» в минувшем штурме, но вряд ли ему перепадет еще хоть что-нибудь в ближайшие недели.

Лицо одного из мертвецов показалось Дирку знакомым. Это было странно - прежде ему никогда не случалось встречаться с двести четырнадцатым полком. Хорошее лицо, открытое, хоть и подпорченное несколькими запекшимися бороздами на щеке, полученными еще при жизни. Дирк опустил взгляд и, только увидев на груди у мертвеца грязно-багровые лохмотья, сообразил, с кем имеет дело. Этому способствовала также форма и обрывки амуниции, выдающие штурмовика, а не обычного пехотинца. Сапоги со специальными вставками, прикрывающими колени, крепления для ручных гранат, две кобуры, обе уже пустые, чехол от саперной лопатки, висящий не на бедре, а между лопаток – все это выдавало недавнего подчиненного Крамера. Дирк уже вспомнил, где он видел это лицо.

Возле французского штаба. Тогда это лицо было таким же безжизненно-бледным и пустым. Но выглядело оно иначе, может, из-за гримасы боли, оставшейся на нем после смерти. Этого парня французы прикололи пикой к стене, оставив умирать. И вот теперь он стоит перед Дирком, глядя перед собой сонным равнодушным взглядом, какой бывает у долго дремавшего на солнцепеке человека.

- Кто вы? – требовательно спросил его Дирк.

Особенный тон голоса, дарованный во всем мире лишь унтер-офицерам, заставил мертвеца пробудиться, веки дернулись.

- Рядовой двести четырнадцатого пехотного полка Мартин Гюнтер, господин унтер-офицер!

- Хорошо. Шаг в сторону. Пойдете со мной.

- Слушаюсь!

Взгляд «штосс-труппена» вновь потух, голова упала на грудь. Происходящее с ним сейчас он, должно быть, воспринимал сном. Причудливый и жутковатый сон, в котором окружившие его французы волокут к стене и протыкают стальной иглой. И боль такая, что даже странно, как не проснулся... Потом минута черного забытья – и какой-то унтер-офицер в непривычной серой форме спрашивает его, кто он… Глупый, дурацкий сон, который, конечно, скоро закончится…