Константин Соловьёв - Господин мертвец

Дирк знал, что мир вот-вот изменится. В мире внезапно станет очень много свинца и огня. И еще злого свиста пуль и звона, с которым они плющатся о кирасы. И весь этот застывший в неуверенном рассветном свечении пейзаж, кажущийся сонным и мягким, оживет колючими вспышками выстрелов и криками сотен глоток.

Почему они не стреляют? «Стреляйте! – захотелось крикнуть Дирку во весь голос, - Стреляйте, ублюдки!». Бежать вперед, глядя в лицо невидимым пулеметчикам, было невыносимо. То же самое, что смотреть на руку, занесенную для удара.

Дирк давно не испытывал страха, но что есть страх, если не ощущение опасности и мысль о скорой гибели? Будь ты хоть трижды мертвым, это не сделает тебя самоубийцей, способным принять окончание существования не моргнув и глазом. Именно эта пытка, пытка тишиной, ожиданием, была сложнее всего. Дирк знал, что все закончится, как только раздадутся первые выстрелы. После этого не будет никакого страха. Будут только привычные рефлексы, заставляющие тело двигаться, двигаться быстро и решительно.

Метрах в двухстах левее он заметил взвод Крейцера. Фигурки его бойцов тоже казались маленькими и игрушечными, серая броня на фоне прошлогодней травы выделялась как шкура змеи. Где-то за ним должен был бежать и взвод Ланга, но Дирк его не видел, да и не было времени смотреть по сторонам.

Пулеметы молчали, и Дирк чувствовал, как каменеют пальцы, сжимающие ружье. Эти проклятые лягушатники просто дрыхнут, подумал он, заставляя себя смотреть не на бойницы, перекрытия и мешки с песком, а себе под ноги. Все просто. Они уверены, что потрепанный полк фон Мердера сейчас скулит и зализывает раны, не помышляя о контр-атаке. И они знают, что сил у него нет. Эти бездельники просто дрыхнут на своих постах, вот что. Все французы ужасные лентяи, это известно. Вот и сейчас они валяются, обняв во сне свои «Шоши» и «Гочкиссы», обдавая друг друга винным перегаром. И наблюдатели уселись играть в карты на поцелуи французских красоток, им нечего пялиться в перископы на холодный и влажный рассвет. А офицеры сейчас сидят в теплых блиндажах, уютных и обшитых досками, попивая горячий ароматный кофе и заедая его этими их французскими булками, длинными, как штыки. Они и называются как-то похоже… Байонет? Багинет?..

«Нет, - возразил ему голос, холодный как лезвие ножа, - Они не спят. Они просто хотят подпустить нас поближе, чтоб ударить пулеметами в упор».

Дирк взглянул на укрепления. Теперь они уже не казались игрушечными. Они выглядели одним большим распахнутым медвежьим капканом. Полтора километра, если не меньше. Дирку показалось, что он уже ощущает запах французов. Дым замаскированных печных труб, запах дегтя для сапогов, оружейной смазки, горячей каши, пота, ржавчины, нечистот, пороха, свежих опилок и конского навоза. Запах, который безраздельно царствует над любой воинской частью, какой бы флаг не развивался на ее флагштоке.

Но почему они не стреляют, дьявол их разрази?

- Слишком тихо! У меня такое ощущение, - прокричал ему на ухо Карл-Йохан, бегущий рядом, - что они там все… О черт!

Дирк услышал ровный стук пулемета где-то впереди и успел удивиться, как тихо и медленно тот работает. Словно кто-то обмотал жестяной бочонок из-под воды толстой мешковиной, сел на него верхом и забарабанил по поверхности пальцами. Ту-ду-ду-бу-дум. Ту-бу-ту-ту-ту. Этот звук был совсем не страшный, даже наоборот. Но Дирк увидел, как земля в трех или четырех метрах от него вздыбилась вереницей крохотных грязевых фонтанчиков.

Должно быть, это было сигналом. Потому что в следующую секунду рассветную тишину утра разорвало в мелкие лоскуты. Это было внезапно, как переход из темного подвала в ярко освещенную комнату. Переменилось не просто что-то вокруг них, переменился весь мир. В нем вдруг расцвело множество белых и оранжевых звезд, и каждую из них сопровождал тяжелый басовитый перестук.

- Началось! – успел крикнуть Дирк перед тем, как их по-настоящему накрыло.

А спустя еще секунду они очутились в эпицентре землетрясения. Земля под ними вдруг начала дрожать и выстреливать вверх пыльными хвостами клокочущих гейзеров, которых становилось все больше и больше. Она стала кипеть, как суп в горшке. Вокруг порядков «Веселых Висельников» и внутри них поднялись серые пыльные облака. Где-то рядом зазвенела сталь – пули пробарабанили по доспехам, обиженно взвизгивая рикошетами.

- Не останавливаться! – закричал Карл-Йохан, - Вперед! Вперед!

Подгонять «Висельников» не было нужды, они двигались на предельной скорости, понимая, что только она сейчас может спасти их. Но привычный голос Карла-Йохана не был лишним в хаосе звуков, воцарившемся вокруг них и состоявшим из скрежета металла и хруста, с которым пули впивались в подмороженную землю.

«Мы как чертова стая уток, по которым палят из здоровенной уточницы [28] «Уточница» - большое тяжелое ружье очень крупного калибра, предназначенное для ведения огня дробью по стае птиц. , - подумал Дирк, - И если это продолжится еще две минуты, нам оборвут все перья».

Сколько пулеметов по ним ведут огонь? Пять? Шесть? Десять? Сейчас это невозможно было определить. Каждый металлический голос накладывался на прочие, образуя рвущую барабанные перепонки какофонию.

Настоящий концерт. И это была только прелюдия, свою партию еще не исполнила артиллерия.

Где-то рядом заскрежетала сталь, посыпались искры. Это бегущий в передней шеренге штальзарг принял в корпус короткую пулеметную очередь. Доспех не был пробит, но совокупная энергия тяжелых пуль заставила его на мгновенье приостановиться, как тяжелый грузовой автомобиль, встретивший на пути тонкое, но упругое дерево.

Французы быстро пристрелялись. Полтора километра – немалое расстояние, и редко найдется меткий стрелок, способный послать пулю из винтовки и угодить в цель на такой дистанции. Но для пулемета полтора километра - не так уж много. Особенно когда его цель – большие громоздкие фигуры, бегущие в не очень рассеянном построении. Несколько раз свинцовые плети хлестнули по сторонам от них, вздымая тонкие земляные фонтанчики и беззвучно поднимая в воздух клочья посеченной жухлой травы. Дирк понял, что это «вилка». Пулеметные расчеты французов пристреливались чтобы обрушить на них всю тяжесть своей ненависти к бошам. К дерзким, безумным бошам, осмелившимся атаковать в лоб, так, словно на дворе четырнадцатый год, а против них – сопляки-новобранцы. К уже мертвым бошам, которые быстро расплатятся за свою самонадеянность.

Сразу три или четыре пулемета обрушили на взвод «листьев» свой жалящий огонь, и Дирк подумал, что сейчас оглохнет. Визг пуль и скрежет металла слились воедино, породив леденящее душу содрогание воздуха. Что-то вроде того, что бывает, когда фреза врезается в неровность на зажатой в тисках детали и начинает верещать, исторгая запах горячей металлический стружки. Только этой деталью были сейчас они сами.