Петр Воробьев - Разбой

© 2014 Peter Vorobieff

– Дым на окоёме! – закричал Ви́ли вперёдсмотрящий из вороньего гнезда на салинге грузовой мачты.

А́нси шкипер неодобрительно насупился. Во-первых, не дым, а пять. Во-вторых, какого хри́мтурса [1]орать об этом ломающимся и переходящим на щенячий визг голосом, если в воронье гнездо в более благополучные времена нарочно для такого случая был проведён телефон? В-третьих…

– А́удрун, на румбе?

– Запад-юго-запад.

– Так и держи, – шкипер обменялся взглядами с рулевой, та кивнула, не удостоив Анси ответом «Есть так держать».

Что там в-третьих… Анси сын Си́гурд-Йона прикинул длину и порядок мысленного списка всего, что было не так в круге земном. Дурь и склонность к драме малолетнего дятлоумка Вили могли домогаться места разве что ближе к хвосту претительного перечня, где-то рядом с гнездом неизвестного животного в паропроводе корабельной прачечной. Уголки рта Анси опустились, и его морщины привычно сложились в гримасу упадка. Где-то ближе к началу той же описи бед должно было значиться, что мальчишка остался сиротой, а непогребённые тела его родичей вмерзли в снег, выше крыши занесший их дом, и все дома в рыбацкой деревне Ска́гафьорд, и все дома во всех деревнях, хуторах, и городах острова Ту́ле. На палубе корабля-рыбовоза «Фре́лси три дюжины пять» выползшие погреться на первое за неделю солнце беженцы обеспокоенно смотрели на юго-восток, откуда угрожающе споро приближались источники пяти жидких дымков. Анси в который раз вздохнул, когда его взгляд скользнул вдоль неподобающе прямых бортов. Форма обводов «Фрелси…» была обусловлена не соображениями красоты или соответствием панерги́ческой теории, а простотой поточной сборки, да и цемент с бронзовой арматурой никак не мог бы сравниться с оловом а́львов [2], шедшим на обшивку судов пославнее, чем плавучая морозилка для трески. Хотя кто знает, что лучше выдержало бы удары льдин и пронзительный холод – может, как раз армоцемент…

На долгом (не потому, что он длиннее обычного, а потому, что на старом танском «долг» значило «битва») кнорре сейчас бы переливчато выли волынки боевой тревоги, матросы бежали на отведённые корабельным расписанием места… да какое там, давно б уже стояли наготове, предупрежденные не вперёдсмотрящим, а акустическим локатором или энтопи́стисом [3].

Корабельное переговорное устройство задребезжало. Ни одна неонка, впрочем, не зажглась. Перегоревших (где б найти замену?) было пока две – «Шкафу́т [4]» и «Боевая рубка – ахтерде́к [5]». Последнюю вместе с двумя матросами – Сва́ном и Но́и – смыло в море тремя днями раньше. Уголки рта шкипера привычно заняли наинизшее положение, он перевёл рубильник на «Шкафут» и снял микрофон с крюка.

– Сими́р?

– Это Са́мбор, – был ответ. – Гиропла́н [6]к спеху будет?

– А взлетит? Ты говорил, степень сжатия…

– Пятый поршень пропускает, да всё раз козе смерть. Меня больше нижняя расчалка справа беспокоит. Её не тканевой лентой приматывать, а менять…

– На аси́рмато [7], используем частоту пять. Отбой.

Таким образом не дав Самбору даже толком начать перемежаемый замшелыми поморянскими присловьями про козу очередной перечень того, что шло не путём (в данном случае, с палубным гиропланом), шкипер с лязгом перевел рычаг переговорного устройства в положение «Котельная» и дважды крутанул рукоять сбоку.

– Пер, давление пара?

– Анси, гросс [8]девять дюжин!

– Дай мне два с половиной гросса!

– Котлы больше трети часа столько не выдержат! Из обшивки второго половина каменной ваты повылезла!

– Четверть часа продержи!

– Есть четверть часа, два с половиной гросса! – отозвался Пер.

– Отбой связи!

Вместо ответного «Отбой», из-за решетки, прикрывавшей мезофон [9], послышались приглушённые крики «Прибавьте пару, бабок ваших в спину, дедов в плешь, а тебе, троллину сыну, лошадиный суну-выну!», хруст угля, лязг лопат, и нестройное пение «На палубу вышел, а палубы нет».

– Помянем, смертные, гегемона Алкио и долготерпение его, – пробормотал шкипер, вешая рожок микрофона обратно на крюк. Его настороженный взгляд вновь обратился в направлении дымов. Цвет струй и скорость движения оставляли мало сомнения в природе источников – паротурбинные гидроци́клы. Гидроциклы посреди Завече́рнего моря однозначно были запущены с другого корабля или с подмо́рницы [10], с почти неизбежным выводом о предстоявшем морском разбое.

Жизнь прорезала много горестных складок на грубом обветренном лице Анси, но всё равно недостаточно для того, чтобы он мог скроить рожу, отражавшую состояние дел. Через два гросса вик [11]после выхода из Ва́льфьорда, шторм разметал конвой, направлявшийся через Завечернее море на юг, в Калопне́вму. Тот же шторм, что оставил «Фрелси…» без защиты долгих кнорров Северного торгового союза, снес трёхвершковую пушку с ахтердека. Противовоздушный пулемёт над мостиком, уцелевший пулемёт на корме, и еще по одному на верхней палубе с каждого борта, по две ленты боезапаса на каждый, и всё это против пяти быстро движущихся целей, наверняка со своими пулемётами и ракетами. Последняя надежда – гироплан, ветхий энгульсейский «Кодор шесть», да и тот скорее всего рассыплется или взорвётся прямо на катапульте. Шкипер щелкнул переключателем на отделанной раковиной [12]личине асирмато квенской работы и повернул бронзовый наборный диск, так что в подсвеченной сзади выемке над ним зажглась топориком рунная пятерка. Зашуршала статика. Дальше (к непрекращавшемуся удивлению Анси) делать ничего не следовало, просто говорить вблизи от устройства.

– Самбор, как слышно?

– Острый слух – лучше новых двух, – сквозь трески и шорох загадочно отозвался лётчик.

– Поморяне, они такие поморяне, – заметил Тро́стан, сын Мо́си.

Каким образом этот бестолковый розовый подсвинок мог быть выпускником морской академии в Акраге, по-прежнему оставалось для Анси загадкой, таинственнее, чем даже беспроводная связь. Но и в словах поросёнка изредка попадалась толика истины. Жителей юго-восточной части побережья Янтарного моря действительно отличало некоторое своеобразие. Женщин – красота и умение себя подать (злые языки добавляли – и упрашивать недолго, чтоб таки подали), мужчин – острота на язык и задиристость, и тех, и других – любовь к математике и непомерная спесь. Прихотью случая оказавшийся на борту рыбовоза Самбор сын Местви́на полностью подтверждал предпоследнее правило, а заодно одновременно и опровергал, и подтверждал последнее – в общении был вполне обходителен и даже в драки особо не лез, но прозвище его было не «Самбор из Пе́плина», а надменно-аристократическое «Самбор Пепли́нский, ме́чник», что предполагало наличие высокого замка на холме над богатым городом Пеплин, где с дружиной должен был жить обладатель прозвища, и конунга, за которым мечнику полагалось носить меч на случай сражения. Конунги, с мечами наперевес скачущие в битву, и дружины в замках как-то вышли из обихода за последние несколько поколений, да и Пеплин на карте был представлен малюсенькой точкой. Ладно, умеешь чинить гиропланы, зовись хоть владычицей кипарисового трона…