Филип Жозе Фармер - Пир потаенный

Каждый раз, когда я убивал во время этого боя, я рассеянно отмечал, как твердеет мой член и семенная жидкость поднимается к самой его голове. Но до оргазма не доходило.

Пока я разделывался с этими двумя солдатами, по обеим сторонам первого холма появились их товарищи. Приблизившись к подножию моего, они стали осторожно подниматься ко мне по его склону. Им до чертиков была нужна их гаубица, с помощью которой они рассчитывали рассеять неприятельский отряд. Но раньше им было необходимо расправиться со мной, затем принести новые ящики. У меня уже не было времени использовать их, поднатужившись, я толкнул орудие под уклон и потом с удовлетворением смотрел, как солдаты прыгают во все стороны с его пути, крича и ругаясь. Пользуясь их суматохой и дезорганизованностью, я бросил в них одну за другой пять гранат, а сам спокойно спустился по противоположному склону холма, вооруженный автоматическим карабином системы Браунинг, с подсумком, полным обойм к нему, и с тремя гранатами.

Десять минут спустя я бесшумно появился за спиной одного из солдат, пустившихся преследовать меня. Перерезав ему горло, я быстро вырезал его печень и, уже удаляясь, стал жадно глотать куски ее еще теплой мякоти.

В то время, как я, умело орудуя своим ножом, вспарывал ему живот, у меня, наконец-то, наступил оргазм, который все это время, как бы поточнее выразиться… комком стоял у меня в горле (да простит мне читатель подобное сравнение). Он был превосходен, но глубоко взволновал и обеспокоил меня.

(Те, кто не смог прочесть, по выше изложенным причинам, первый том моих «Записок», но зато познакомился с трудом лучшего и наиболее романтического из моих биографов, с полным основанием могли бы возразить мне, что я никогда не был каннибалом. Рассказывая о том, как мне случилось убить первое встреченное мною человеческое существо, мой биограф подчеркивает, что я думал вначале съесть его, но тотчас отбросил эту мысль, поскольку инстинктивно меня привела в ужас сама мысль о каннибализме. Это лишь еще один пример романтической глупости и генетических абсурдов, в ряду многих других, в которые он верил. Правда же (о которой он сам не знал) состоит в том, что я, естественно, съел убийцу того единственного создания, которое любил так глубоко, как никого больше в этой жизни. Вкус у него был, по правде говоря, так себе, но я все равно его съел, движимый чувством мести. С тех пор мне случалось время от времени есть и других людей, но лишь тогда, когда у меня не было другой пищи.)

Силы быстро возвращались ко мне, и вскоре я почувствовал, что вновь могу преследовать моих противников. Солдаты к тому времени вновь подняли гаубицу на вершину холма и принесли новые ящики со снарядами. За это время танк выбрал себе позицию, спрятавшись за огромным старым деревом. Началась артиллерийская дуэль. Взрывы снарядов вспахали землю вокруг спрятавшейся машины. Один из фугасов угодил точно в ствол дерева и как бритвой срезал его верхнюю часть. Но пушка танка 88 калибра отвечала не менее точными выстрелами, кладя свои снаряды в непосредственной близости от гаубицы. Вскоре орудийный расчет был весь перебит, а один, особенно, удачный выстрел попал в зарядный ящик и взорвал все имеющиеся там снаряды. Прекратив стрелять, танк оставался некоторое время неподвижным. Затем, получив, вероятно, приказ по радио, он тронулся с места и медленно покатил по полю в направлении моего холма.

Я бросил гранату в открытый люк танка и услышал ее глухой взрыв внутри. К моему удивлению, снаряды внутри машины не сдетонировали и не взорвались. Два человека с трудом вылезли из люка и скатились на землю. С трудом поднявшись на ноги, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, они направились прочь. Одного из них я сразу свалил на месте, другого оглушил ударом приклада по голове. Танк продолжал медленно двигаться вперед. Мне не составило труда догнать его и остановить. Взгромоздив оба тела на броню, я сел за рычаги управления. Чуть повернув машину, чтобы миновать холм, я пересек открытое пространство и постарался углубиться как можно дальше в джунгли.

Оба пленника неподвижно лежали на земле. Один из них находился в глубокой коме. К другому вскоре вернулось сознание, и он зашевелился. Со стоном, держась за голову обеими руками, он с трудом пришел в вертикальное положение. С первого взгляда он не был тяжело ранен. Взрыв гранаты лишь наградил его хорошей мигренью. Судя по всему, этот человек был арабом с худыми жилистыми мышцами, черными волосами, безбородый, с орлиным носом и большими темными глазами, расположенными, пожалуй, слишком близко один к другому. Он был одет в комбинезон из грубой ткани, на котором не было ни единой воинской нашивки или знака. Араб смело посмотрел прямо мне в глаза, хотя видно было, как он дрожит, и желтоватая кожа лица не могла полностью скрыть залившей его бледности.

Взрывы снарядов и гранат вновь сделали меня глухим. К счастью, я умел читать по губам, и свободно разбирал французскую, английскую и арабскую речь, понимал суахили и большинство наречий и диалектов языка банту.

Я задал ему вопрос на арабском языке, его египетском диалекте. Он ответил мне на сирийском, сказал, что его зовут Ибрагим Абдул-эль-Марийака. Он утверждал, что не знает истинной цели его присутствия здесь, и вообще ничего не знает. К тому же у него хватило храбрости обозвать меня «собакой Назрани».

Человек смерил меня долгим взглядом и провел кончиком языка по своим пересохшим губам. Он сошел, опершись спиной о ствол дерева, такой же серый, как и его кожа, как свет нарождающегося раннего утра. Мужчина был высок, но я превосходил его в росте сантиметров на десять и должен был весить килограммов на сорок больше. Я был голым, с почерневшей от копоти и грязи кожей, и мои серые глаза должны были казаться еще более светлыми и дикими на этом черном лице, исчерченном светлыми дорожками от струек пота. Мой рот и подбородок были покрыты запекшейся кровью, забрызгавшей мне грудь и руки; живот и гениталии покрывала корка грязи из смешавшейся крови, спермы и пыли. Когда я приставил острие ножа к его горлу, мой член, в довершение всей картины, стал медленно распрямляться, будто пиявка, постепенно набухающая от поглощенной ею крови.

Будучи арабом, он, скорее всего, подумал, что я сейчас начну насиловать его. И в каком-то смысле он был прав.

Ударом кулака в живот я отправил его на землю, и пока он катался по ней скрючившись, безуспешно пытаясь вызвать у себя рвоту, я выпил немного воды из бидона, обнаруженного мной в кабинете танка. Затем я воспользовался мотком веревки, найденным там же, чтобы связать ему руки и привязать спиной к дереву. Потом я подтащил тело второго пленника к танку и прислонил его к колесу, чтобы тот мог держаться в сидячем положении. Умирающий дышал редко и с трудом, и при этом что-то всхлипывало и клокотало у него в груди. Однако давление крови в нем было еще достаточно сильным, и настоящий гейзер ее хлынул мне в лицо, когда я ему отрубил пенис. Я вложил отрезанный член ему в рот и вогнал его собственный кинжал в него под нижнюю челюсть, чтобы помешать ей открыться. Он сидел прямо напротив араба с вылезшими из орбит глазами и опавшим, кровоточащим членом, торчащим изо рта.