Лев Вершинин - Сельва умеет ждать

Всего лишь шаг отсюда до Правой Руки Начальника Границы, и пусть изойдет холодным потом Ккугу Юмо, если хоть на миг умедлит исполнить ясный приказ благодетеля!

— В Большой Хижине довольны великим, — заговорил сотник, вдумываясь в каждое слово и удивляясь их связному звучанию, на его вкус, получалось не хуже, а даже лучше, нежели у речеговорителя, и, похоже, изицве придерживался того же мнения. — Сам Подпирающий Высь хлопал в ладоши, узнав, что горцы дгаа смирились и стали друзьями людей нгандва. И вторично хлопал в ладоши Подпирающий Высь, узнав, что люди дгаа, живущие в Межземье, отныне платят дань Сияющей Нгандвани. Теперь Подпирающий Высь хочет, чтобы великий покинул усмиренные горы и вернулся в столицу, ибо на южных окраинах беспокойно. Там бродят шайки смутьянов, не чтящих ни Сияющую Нгандвани, ни даже Могучих. Подпирающий Высь уверен: его Правая Рука легко уничтожит бунтовщиков. Вот что слышал Ккугу Юмо в Большой Хижине!

— Это все?

— Это все, что сказал Подпирающий Высь. Но Ккугу Юмо, исполняя желание великого, подружился со служителями Высокого Порога. Ккугу Юмо угощал их холодным пивом. И слушал.

— Дальше…

— Многие напуганы. Говорят, что на юге, за Ууррой, бродит М'буула М'Матади, который раньше звался Канги Вайакой и был Левой Рукой Подпирающего Высь. Говорят, что Тха-Онгуа вывел его из позорной ямы, и голос Творца повелел ему изгнать с Тверди Могучих. Говорят, что он убил нескольких Могучих, а одного из них водит на поводке. И еще…

— Ну, ну, — поощрил изицве, — продолжай.

— Кое-кто говорит так: уже близок день, когда М'буула М'Матади перейдет Уурру и убьет Подпирающего Высь вместе со всеми советниками, потому что они служат не Творцу, а Могучим, которым нет места на Тверди. — Сотник помолчал. — О великом изицве у Высокого Порога не говорят вовсе.

— Теперь все? — подождав некоторое время, спросил Ситту Тиинка.

Бледные, в потеках грязи, скулы индуны напряглись.

— Ккугу Юмо не имел приказа великого, — тихо сказал он. — Но Ккугу Юмо подумал, что так будет правильно. Он вымазал лицо грязью, ходил по улицам и угощал пивом живущих в пыли. Почти все простолюдины хвалят Могучих за щедрость и боятся их. О М'буула М'Матади говорят мало, но никто не говорит плохо. Бесед о великом изицве Ккугу Юмо услышать не довелось. Но Подпирающего Высь, — сотник опустил голову и понизил голос до шепота, — чернокостные не любят.

— Вот как? — переспросил Ситту Тиинка. — Почему же?

Щеки Ккугу Юмо порозовели. Он понимал, что наговорил уже на три показательных казни. Но командир, похоже, не станет казнить его немедленно, как велит закон. А ведь каждый Высокий, промедливший с казнью низшего, оскорбившего Подпирающего Высь, становится соучастником преступления…

В этот миг индуна как никогда обожал своего командира, в котором, слава Тха-Онгуа, не ошибся!

— Болтают разное, — сказал он куда бодрее прежнего. — Но не любит никто. Что взять с негодяев?

— И они не боятся произносить такое? — Глаза Ситту Тиинки блеснули.

— Нет. У них ведь лица в грязи. Как узнать таких при встрече?

Засуха-на-Сердце помолчал.

— Теперь я понимаю, — задумчиво произнес он, — почему мой верный сотник явился к своему изицве таким грязным.

Индуна протестующе вскинулся:

— Ккугу Юмо мылся! Каждый раз, придя с улицы, он тщательно мыл лицо и руки! Но дорога была долгой, самоходная повозка дышала сажей, а оол поднимал тучу пыли…

И осекся.

Великий изицве хохотал.

Мало кому доводилось видеть хотя бы улыбку на бесстрастном лице Засухи-на-Сердце. Даже когда он был всего лишь не по годам серьезным юнцом Ситту из Кшаари. Но сейчас он словно отсмеивался за все прошедшие годы, а может быть, и впрок — звонко, весело. И Ккугу Юмо вдруг хихикнул, сперва тоненько, неуверенно, затем громче и наконец тоже захохотал в голос, закатывая глаза, хлопая себя по коленям и не умея остановиться.

А потом Ситту Тиинка сказал:

— Все, — и лицо его сделалось спокойным. Ккугу Юмо замер, больно прикусив язык.

— Иди, — продолжал изицве. — Впрочем, стой. Сегодня многие будут расспрашивать тебя…

— Ккугу Юмо никому ничего не скажет!

— Нет, — мягко возразил Засуха-на-Сердце. — Ккугу Юмо скажет, что в Большой Хижине нами довольны. И хотят, чтобы мы оставались здесь. Крепили дружбу с мирными горцами. Усмиряли немирных. Помогали мохнорылым переселяться. Ты меня понял?

Сотник кивнул, онемев от восторга. О! Несравненный изицве предложил ему, недостойному индуне, разделить с собой уже не три, а пять мучительных казней, положенных за искажение воли Подпирающего Высь. Такое доверие!

— Хорошо, — завершил Начальник Границы. — А теперь отдыхай. Нынче вечером на пиру ты сядешь не с сотниками. Твое место рядом со мной. — И после короткой паузы добавил: — Только не забудь умыть лицо.

Когда полог закрылся, выпустив из хижины шатающегося от счастья индуну, Засуха-на-Сердце еще раз позволил себе улыбнуться. Он был доволен. Когда настанет время назначать Правую Руку, ему не придется долго искать. От добра добра не ищут…

Значит, о великом изицве в столице не говорят? Это очень хорошо.

Но о великом изицве вспомнил Подпирающий Высь. А это хуже.

Да полно! О чем, кроме пищи хальфах, может помнить толстый увалень, сидящий на резном табурете в Большой Хижине? О Ситту Тиинке вспомнили Могучие. Им нужны воины. Испытанные, обстрелянные и обученные воины Начальника Границы. А как насчет иолда в зубы? Он им наверняка не нужен.

Но получат они именно иолд.

В зубы.

Это его войско! Он давно мечтал о нем. И, приняв командование над буйными, разрозненными отрядами не признававших порядка порубежников, воплотил свою мечту. Они боялись и ненавидели Канги Вайаку, прежнего Начальника Границы, управлявшего воинами с помощью бича и огня, словно стадом взбесившихся оолов. А Ситту Тиинка, бывая подчас куда суровее взбалмошного, но отходчивого Канги Вайаки, всегда видел в людях людей. И пусть Могучие сколько угодно называют воинов сипаями, а его — сардаром, для своих храбрых импи он есть и будет великим изицве по прозвищу Мутутлу Вакуанта, Отдающий Последний Приказ. Конечно, говорящие так подлежат порке, ибо право последнего приказа имеют лишь Тха-Онгуа — в Выси и Подпирающий Высь — на Тверди, но плети палачей в таких случаях почему-то оказываются странно нежны и почти не причиняют боли.

Сердце билось чуть быстрее, чем должно, и Ситту Тиинка нахмурился. Он не любил позволять себе слабость. Слабость — изнанка страстей. А страсти — враги разума. Утративший невозмутимость уже наполовину побежден.

Трижды глубоко вздохнув. Начальник Границы извлек из-под циновки кисет, расшитый мелким речным жемчугом, развязал тесемки, вытряхнул на пятнистую шкуру пригоршню костяных пластинок, испещренных прихотливым узором, не глядя перемешал и принялся выкладывать одна вплотную к другой. Семь рядов по семь костяшек в каждом. И в трех рядах пластинки, от первой до последней, сцепили края узоров.