Алексей Доронин - Поколение пепла

Всех их собирательно называли «Дети 23-го августа» или просто «августята», хотя каждый из них был не похож на другого.

Александр повидал много таких во время своей работы в администрации, в поездках по региону в составе комиссии. Четырех— и шестипалые, сморщенные, как маленькие старики, сросшиеся телами или такие, которые выглядели, будто в них попал снаряд – большинство из них рождались мертвыми или умирали в первые месяцы жизни. Он фотографировал их для отчета, писал заметки для архива. Если бы они хотели, они могли бы открыть самую большую кунсткамеру.

Каждый сотый ребенок рождался таким с пугающей регулярностью. Данилов читал, что в Сербии и Ираке такие рождались после использования обедненного урана, и смотрел фотографии. Но одно дело смотреть и совсем другое…

Съев краюху хлеба, ребенок лизнул Александра в щеку, как собака, и радостно заурчал. Были ли его голосовые связки приспособлены к членораздельной речи? Данилов не знал.

У него были острые, как пилы, зубы почти равного размера – резцы не отличишь от клыков. Кроме того, заметны были небольшие изменения в костной ткани. Суставы его пальцев даже на ощупь были очень необычными. Мальчик легко забирался на любой шкаф или забор, но так и не научился есть ложкой. Она у него просто вываливалась, и, недовольно рыча, он начинал есть горстями, либо просто опускал лицо в тарелку.

Но главные отличия от нормы касались развития головного мозга. Его мышление было предметным. Он знал, где спят, где и что едят, какие предметы опасны, понимал некоторые жесты – и очень хорошо воспринимал интонацию человеческого голоса. Но вот приучить его к туалету было за гранью возможного. Часто он прятал по углам, за шкафы и диваны, недоеденные куски пищи. Такие тайники Александр вычищал каждый день, чтоб не приманивать крыс. Гоша любил мелодичную музыку – под нее он пускался в пляс – и яркие мультики: не важно, диснеевские или русские, лишь бы на экране все было ярким и солнечным. «Ежика в тумане» смотреть он не хотел, от резкой немелодичной музыки морщился.

«У меня всегда вызывала неприязнь медицина, одержимая продлением жизни нежизнеспособным существам, – обмолвился Богданов однажды, еще до Сашиной опалы. – За огромные деньги, заметь. Двести-триста тысяч евро за операцию! Тут не милосердие, а сатанинская корысть. Нельзя на одного малохольного ребенка, который если и выживет, то станет бесполезным инвалидом, тратить ресурсы, которые могли бы сохранить жизнь и здоровье десяти полезным для общества людям! Это аморально. И нерационально. Древо, которое не приносит плодов, рубят и бросают в огонь».

Правитель знал, о чем говорил. Яблони, вишни и сливы, которые не приносили плодов, тут же рубились на дрова, какими бы красивыми ни были.

«Дай ему волю, он будет так же и с людьми, – думал Данилов. – Как в древней Спарте, для общего блага… Когда говорят о подвиге трехсот спартанцев как триумфе свободных граждан над азиатскими рабами, забывают, что Спарта была самым «азиатским» полисом Греции. С уравниловкой, жесткой социальной системой и милитаризмом. Но именно тоталитарная Спарта, а не торгашеские Афины выиграла потом Пелопоннесскую войну. И даже бредовая, но общемировая идея типа веры в пришествие Макаронного монстра спасла бы мир, не дала бы ему погрузиться в пучину бессмысленной ядерной бойни».

Все та же проблема Дракона и Ланцелота. Для преобразования мира нет ничего лучше насилия, но насилие порождает только новое зло, а его можно победить только еще большим насилием. И это замкнутый круг. Лопасти свастики, благого знака индоевропейцев, вращаются как ножи мясорубки. Там голова полетела, там туловище. А добро почти всегда или беспомощное, или бездеятельное.

Александр знал, что сам Богданов был таким же рабом обстоятельств и закономерностей исторического процесса.

«Ты думаешь, Вовке хочется этим заниматься? – как-то раз сказала ему Маша, когда он приводил к ней своего ребенка на осмотр. – Говорить каждому, где жить, кем работать, с кем спать? Да в гробу он это видал. Но он говорит, что так надо. Иначе начнется хаос, и все мы умрем. Он мне про это каждый вечер талдычит».

Даже его власть над регионом не была абсолютной. Все попытки централизации уравновешивались центробежными силами. Огромные расстояния, плохие дороги, неустойчивая радиосвязь и почти полная хозяйственная автономность поселений не способствовали созданию монолитной державы.

Данилов слышал про такую штуку, как «транспортная теорема». Скорость передачи управленческих решений должна быть больше скорости самих процессов, подлежащих управлению. Иначе государство развалится. В свое время эта теорема погубила не одну империю. Но их уникальное государство пока существовало в шатком равновесии. Возможно, его скрепляла только воля одного человека.

Владимир находил для этих сложностей простое объяснение.

Враги. Предатели. Отщепенцы.

Это стоило ему жестокого разочарования в людях, которые, как он видел, не хотели проникаться его идеями, а повиновались только из-под палки. Данилов чувствовал, что в душе председателя зреет обида. Александра посещала нехорошая догадка, что это – следствие начинающейся душевной болезни, которым несгибаемые тоже подвержены. Просто слабых и пластичных жизнь может мять, гнуть и выворачивать наизнанку, а человека со стержнем она подтачивает до тех пор, пока не сломает, но ломается он уже окончательно.

Даже рождение дочери не заставило председателя оттаять. Как украдкой сказала Данилову Маша, тот уже обдумывал, за кого ее выдать, чтоб укрепить государство.

«У него уже для нее пять кандидатур. Один другого страшнее».

Для себя Александр решил, что ради сохранения последней искры цивилизации можно идти на любые сделки со своей совестью. Шел бы и дальше, если бы его не решили выгнать пинком под зад. «Они не чудовища и не новая ступень эволюции, а больные люди, – глядя на спящего Гошу и поправляя ему одеяло, Данилов вспомнил слова Клавдии Андреевны, врача из Центра репродукции. – Просто к сотням имеющихся генетических заболеваний добавились тысячи новых. Радует одно. Свой дефект эти детки никому не передадут».

Так говорила она, и, в общем-то, ее слова выглядели сочувственными, но она делала ударение не на слове «люди», а на слове «больные».

Это была вредная тетка, расплывшаяся как жаба. Но, судя по всему, умная – ведь жаба в китайской мифологии очень мудра. Она не была настоящим генетиком, но уже после войны прочитала гору литературы на эту тему. Она ничего полезного Саше не сказала, но скрупулезно записала все данные по его ребенку, приложив к этому фотографии и рентгеновские снимки. Все это отправилось в огромную картотеку, собираемую не для лечебных, а для научных целей. В этом банке данных уже были цифры, которые внес сам Данилов после большого сбора статистики со всех территорий, включая недавно присоединенные поселения. Теперь тут же оказались данные о его собственном ребенке.