Сергей Попов - Я иду

– Нормально-нормально… – успокаивал себя и, покосившись на мокрую бутылку, добавил как-то угрожающе: – Сейчас ручонки оттают, и наполним тебя по самое горлышко.

Но тепло к руке, как ни старался, вернулось только через пару минут – сильно замерзла. Глянул на раскрасневшуюся ладонь и вдруг подумал: хорошо бы сейчас сунуть руки под горячую воду, хорошенько отмыть с мылом, бережно вытереть махровым полотенцем, да и самому залезть под душ в любимой ванной – тоже неплохо. Но потом мрачно усмехнулся и протянул:

– Мечтай-мечтай, Сид… – вздохнул, все еще потирая ладони, – еще можешь помечтать о мягкой кровати с теплым одеялом и телевизоре – все то, к чему ты так привык…

Невесело хмыкнул, опять вздохнул.

– Ладно, – успокоил себя, – живой, главное, а уж там… дай бог…

– Ты там долго?.. – перекричав гул и повсеместный стук капели, спросил Майк, а сам чем-то смачно грохнул, закряхтел, то и дело утопая в плеске воды, и хвастливо вскричал: – А то я уже все – готов!

– Иду, – откликнулся я и, крякнув напоследок, бодро схватил бутылку, окунул в лужу и наполнил, стойко выдержав жгучую боль в пальцах. – Готово, – на этот раз сказал себе и крепко закрутил крышку, – теперь и я готов, можно выдвигаться в путь.

Уже собираясь уходить, я все-таки не выдержал, поддался жажде и, несмотря на поистине ледяную воду в луже, зачерпнул пригоршню, словно из чистого родника, и напился, дрожа всем телом. Напившись, – быстренько умылся и со спокойной душой пошел обратно, на ходу сжимая-разжимая кулаки, чтобы согреться.

Пройдя мимо Майка, к тому моменту уже одетого в длинный прозрачный дождевик, – молча убрал воду в вещмешок, закинул за плечи и уже хотел забрать арбалет, лежащий на сухой кафельной плитке под столом, – тот вдруг окликнул:

– Это… Сид?..

– Ну? – неохотно буркнул я и искоса глянул.

– Может, все-таки чуть-чуть подождем? Дождь больно сильный – идти будет тяжело, – осторожно обратился он с вопросом и, почесав бородатое лицо, так же осторожно добавил: – Промокнем ведь все, как собаки…

– Нельзя, – кратко отрезал я и закрепил ручной арбалет на ноге, – и так засиделись, а мне дочку искать надо… – последнюю фразу произнес как-то уныло и холодно, – нельзя ждать, Майк…

Тот хотел вроде что-то сказать в ответ, но вдруг передумал, махнул, будто посылая к черту, напялил рюкзак, забрал мокрый дробовик и, набросив прозрачный капюшон, захлюпал по лужам к входной двери.

– Дальше через отстойники пойдем, – и не сердито, и не обиженно распорядился Майк спустя пару минут и, подойдя к рассохшемуся деревянному столу с железными ножками, заявил: – Там и тихо, и безопасно, и до Скупщика быстро доберемся. Хорошая дорожка, в общем, – ухватился за ржавую облупленную ножку и усмехнулся:

– Я же говорил тебе, что знаю короткий путь! Вот только зря ты так спешил: ночь все-таки надо было пересидеть у меня, а ты…

– Ты мог вообще остаться, – подойдя, вдруг укоризненно бросил я, – на кой хрен ты вообще согласился мне помогать? Чего повел в ночь тогда? Сидел бы сейчас спокойно у себя в норке, грелся, в окошко любовался на дождик, а я уж как-нибудь сам…

На мою внезапную вспышку злости Майк лишь сдержанно усмехнулся, помычал, словно всеми силами сдерживая бушующий гнев, страшно сверкнул глазами и с трудом выдавил:

– Ну да, ну да… далеко бы ты ушел…

– Вот и посмотрели бы…

Тут Майк все-таки не выдержал, саданул кулаком по столу, да так, что я вздрогнул от неожиданности:

– Чего ты как ребенок-то, Сид? – вгрызся сердитым взглядом. – А?.. У тебя одного, что ли, дерьмо на душе творится?! Думаешь, ты один такой бедный и несчастный? – запыхтел быком. – Что, никто кроме тебя не потерял никого из близких? Ты ошибаешься, Сид, глубоко ошибаешься! У людей и пострашнее судьбы складывались, да такие, что не дай бог никому! Тут у каждого первого свое горе и своя история, о какой хочется рассказать, да некому. А сколько их, жизней-то этих сломанных? Не знаешь? Нет? И не узнаешь никогда… – перевел дух, отвернулся, как от прокаженного, и уже без злобы, а скорее как-то сочувственно проговорил: – Не ты один, в конце концов, свою дочь потерял.

Я промолчал: крыть нечем – все ведь верно сказал, все правильно. Слова его задели крепко, обожгли до глубины души.

«Как будто ты многих повидал… – мысленно передразнил я, чувствуя какую-то садящую обиду, буквально пожирающую изнутри, – да что ты вообще видеть-то мог? Сидишь же безвылазно в своей занюханной дыре…» – и сказал, схватившись за ножку стола:

– Помогай, давай. На счет три…

На «три» дружно приподняли тяжелый стол и, красные, как раки, потные все, кинули прямо в затхлую лужу. Решетку сумели открыть только с пятого подхода: то ли за ночь так приросла к двери, то ли внезапно потяжелела – неизвестно, но содранные руки нарывало жгуче, словно макнул их сначала в соль, а потом в битое стекло.

– Чего она так туго-то шла? Закрывалась же нормально… – задался вопросом Майк, со сморщенным лицом потирая потянутое плечо.

– Ночью, видимо, с испугу поддалась, – отшутился я, – от Теней-то убегать и не на то силы появятся.

– Точно-точно! – оценил шутку заметно потеплевший эмоциями проводник и, выжав промокшую растрепанную, как гнездо, бороду, приготовился толкать дверь.

– Ну что? – посмотрев на него, спросил я и достал арбалет. – Открываем?

– Ну не любоваться же на нее…

– Согласен, – усмехнулся я и собрался привалиться плечом, как вдруг заметил на едва заметную вывеску, над какой изрядно поработало время:

– О! – воскликнул я, тыча пальцем в надпись с частично выцветшими буквами. – Гляди-ка, где мы с тобой ночку-то коротали.

– Культурно мы так с тобой зашли, – засмеялся Майк, разглядывая вывеску, а потом поскреб ногтем и случайно стер одну букву – бывает же…

– А ты вон первую попавшуюся книгу в огонь кинул, – насмешливо порицал я и, усмехнувшись, обвинил: – Засранец!

Посмеялись.

– Ладно, пошли уже, – продолжая улыбаться, промолвил я и наконец толкнул плечом дверь, впуская в утлое убежище осень с вечно холодным ветром и мокрыми листьями, ставшую поневоле родной.

Разыгравшаяся непогода стала потихоньку прогонять народ, столпившийся возле засыпанной могилки. Стойко выдерживая порывы поднимающегося ветра и начавшийся некстати дождь, Тенеборцы все-таки не смогли стерпеть бичом хлещущий ливень и, еще раз простившись с погибшим, направились в Горизонт-26. Не собирались уходить только Марк и Айс, уже не один час стоящий на коленях перед железной надгробной плитой. Он, безутешный, рыдал, не стыдясь ни слез, ни воплей, вырывающихся изо рта, когда поднимал глаза и вновь и вновь вчитывался в эпитафию: