Алексей Корепанов - Тайны Древнего Лика

Она повернула голову к солнцу — и увидела сияющий в небе хрустальный череп. Нижняя челюсть черепа двигалась, и несся оттуда звон множества колоколов.

А потом череп вдруг стал преображаться — и превратился в лицо пилота Свена Торнссона.

И это ее тоже совершенно не удивило.

Ей было спокойно и хорошо, но внезапно в этот изобилующий разноцветьем красок приветливый мир вторглись какие-то посторонние звуки, донесшиеся с небес. Звуки приближались, нарастали, заглушая серебряный звон колоколов, и все вокруг содрогалось в такт этим звукам. Содрогалось, блекло, съеживалось как сухой осенний лист — и проступало, все более четким становилось другое: слабо светящиеся стены… темный каменный пол… круглая ложбинка с углублением в центре. С углублением в форме черепа.

Размеренные звуки не прекращались, в них полностью растаял серебряный звон. Флоренс разжала пальцы — и хрустальный череп скатился в ложбинку.

Она поднялась на ноги, обогнула ложбинку, сделала еще несколько шагов вперед, навстречу приближающимся звукам, и остановилась.

Флоренс догадалась, что значат эти звуки. Это были чьи-то шаги. Кто-то шел к ней из глубины пустынного зала.

Он даже не успел ничего понять. Внезапно налетевший теплый вихрь подхватил его, плеснула в лицо упругая, словно резиновая, волна, — и он, мгновенно ослепнув и оглохнув, перестал ощущать собственное тело. Он как бы существовал и не существовал одновременно, он чувствовал, что сердце его продолжает биться, — но знал каким-то запредельным знанием, что нет теперь у него никакого сердца…

Ошеломление и испуг пришли позже, когда кто-то могущественный и умелый ловко воткнул его сознание назад, в исчезнувшую было плоть, — или же поймал сачком-телом бабочку-сознание…

Перед глазами все еще стояла потрясающая, невероятная картина: земная Луна над далекими сизыми горами, темные пирамиды, вздымающиеся над деревьями, — и все это возникло прямо внутри Марсианского Сфинкса! Ворвался в подземный зал теплый ветер, принес с собой запахи свежей листвы и цветов, запахи дыма, и Алекс сказал что-то… «Древний город… Открылся переход…» A потом сзади раздался глухой удар, от которого задрожал пол подземелья. А дальше? Что было дальше?

А дальше налетел вихрь и принес с собой черную волну.

Откуда-то издалека доносились монотонные голоса, но слов было не разобрать. Свен Торнссон лежал на чем-то твердом, непоколебимом, и под головой у него была явно не подушка. Голоса зазвучали напевнее, мужские низкие голоса, и ему представилось, что это идет церковная служба. Церковная служба — в Марсианском Сфинксе? Или это Батлер умудряется говорить сразу несколькими голосами? Или такое уж здесь необычное полифоническое эхо?

Он уже знал, что никакой это не Батлер, что все теперь совсем другое… и надо принимать это другое, потому что выбора нет…

Свен открыл глаза.

На то, чтобы изучить окружающее, у него ушло буквально несколько секунд. Оказалось, что он лежит на дне довольно глубокой каменной чаши, высоко над его головой, в колышущемся неярком свете то ли факелов, то ли костра, виден плоский каменный потолок, и круглое отверстие в нем находится точно над центром чаши. В отверстие заглядывало небо — не розовое, а темно-синее, и звезды в этом кружке казались свечами на торте по случаю дня рождения.

Да, небо было не розовым, марсианским, а темно-синим, глубоким — земным.

«Это древний город, Свен… В Мексике. Открылся переход…»

Так буквально минуту-другую назад сказал Алекс Батлер, Орфей-гитарист, специалист по Марсу. И, судя по его рассказам, по земным древностям тоже.

А вот Алекса Батлера рядом не было.

Пилот сглотнул и провел рукой по комбинезону, словно проверяя, на месте ли тот. Комбинезон оказался на месте, фонарь тоже — он лежал на груди, только почему-то выключенный. Из-за кромки чаши продолжали доноситься голоса. Теперь это, несомненно, было пение, сопровождающееся размеренными звонкими ударами, — словно колотили железным прутом по большой сковороде. Теплый воздух был насыщен незнакомым пряным ароматом с едва уловимой примесью запаха кофе.

«Ну что, Тор-Столб, — сказал он себе. — Давай, вылезай. Будем знакомиться».

Он предпочитал не думать о том, что за марсианская машина и каким образом мгновенно перенесла его с Марса на Землю. Видимо, в тот самый город, о котором говорил Алекс. Тиу… Теу… В общем, не в родной Портленд, и не в Вашингтон. В какой-то мексиканский Тиукан или что-то в этом роде.

Торнссон встал, перебросил фонарь за спину, поднял руки и, подпрыгнув, уцепился за край чаши. Подпрыгнуть оказалось не так уж и просто — земная сила тяжести после марсианской была очень ощутимой. Еще сложнее было подтянуться, — но он все-таки сумел это сделать, помогая себе ногами. Тяжело дыша, лег животом на широкую кромку и обвел взглядом финишный пункт своей невероятной переброски.

Да, он не ошибся — именно факелы, закрепленные на стенах, освещали это просторное квадратное помещение, центром которого была каменная чаша. Справа и слева от чаши тянулись два ряда колонн, испещренных какими-то рисунками и значками. Колонны вели к глубокой прямоугольной нише в стене. Там горел костер, и огненные блики плясали на вмурованной в стену золотой плите. Из плиты барельефом выступало округлое лицо с пухлыми губами, толстым приплюснутым носом и закрытыми миндалевидными глазами. На широком лбу, под головным убором, напоминающим округлый шлем, виднелся черный знак — нечто вроде цветка с четырьмя лепестками. Торнссон не мог похвастаться знанием истории религий, это была отнюдь не его стихия. Он несравненно лучше разбирался в летательных аппаратах. Но такой цветок был ему знаком еще со школьного детства. Напарник по разным уличным проказам мексиканец Капелька Мигель — это прозвище тот получил за удивительное умение просачиваться сквозь любую толпу — как-то раз объяснил ему, что четырехлепестковый цветок у древних майя был символом Кинич Какмоо, бога Солнца.

Возле ниши стояли в ряд невысокие широкоплечие люди в желтоватых одеяниях, похожих на плащи. Отсюда, с края чаши, Торнссон видел только их спины и затылки с длинными черными волосами, стянутыми в пучок. Светлые головные уборы были подобны тюрбанам, причем только у одного из этого десятка над тюрбаном вздымались плюмажем три зеленых птичьих пера.

Да, это явно был какой-то религиозный ритуал, связанный с круглолицым божеством. Богом Солнца, если верить Капельке Мигелю.

Жрецы продолжали петь, а крайний справа через каждые три или четыре секунды наносил удар короткой палкой с шарообразным утолщением на конце по большому круглому серебристому блюду. Блюдо на двух цепях свисало с перекладины, похожей на турник. Неподалеку от чаши, на одной линии с костром, возвышался большой каменный куб, покрытый какими-то темными потеками. А между колоннами и боковыми стенами с обеих сторон тянулись высеченные из того же камня длинные грубо обработанные скамьи. Оглянувшись, Свен разглядел в полумраке позади чаши обитые золотыми пластинами двустворчатые двери, испещренные замысловатыми узорами. Они тоже, как и костер, находились в нише и, вероятно, вели наружу из этого храма солнечного божества.