Иван Белов - Ненависть

– Одним людям свойственно вытворять немыслимое, а другим свойственно все отрицать, закрывать глаза и затыкать уши, – безжалостно оборвал унтерменш. – Я коснулся вершины айсберга, а тебя уже повело. Вседозволенность открыла простор для изуверского творчества. Людей сшивали, делая искусственных сиамских близнецов. Вживляли несчастным части тела животных и наблюдали. Пытались сделать универсальных солдат незнающих усталости, боли и страха. По слухам, программа действует и поныне. Велись работы по контролю над разумом, посредством гипноза, психотропных препаратов, электричества и операций на мозге. Проводили эксперименты на детях и женщинах. Везде огромные успехи и тысячи жизней.

–Это только слова, у вас нет доказательств, – ухватился Рудольф за банальную фразу, как утопающий хватается за малейший обломок.

– Есть, – парировал Валерий Петрович. – В тысяча девятьсот семьдесят третьем году, Адольф Бутенандт, ближайший помощник Йозефа Менгеле, известного как Ангел Смерти, сбежал в США, прихватив с собой кучу документов, фотографий и несколько часов видео крайне интересного содержания, из которого общественности продемонстрировали лишь самые безобидные отрывки. За это он получил отпущение грехов и вид на жительство. Смог продолжить практику. У Бутенандта не было благородных побуждений рассказать миру правду, он банально проворовался и сбежал, бросив семью. Случился жуткий скандал, Германия все отрицала и объявила доказательства искусной фальшивкой.

– Они и есть еврейская фальшивка! – горячо выкрикнул Руди. – Все мы знаем как в Америке умеют снимать кино! Им нельзя верить.

– Можешь не верить, – устало смежил веки врач. – Просто когда в следующий раз придешь в свою уютненькую, чистенькую больницу, на тебя будут смотреть тысячи зверски замученных мертвецов. Тебе выпишут лекарство, ты будешь здоров, даже не подозревая, что ради тебя, в стерильных подвалах научных центров, в адских мучениях, гибли дети, посмевшие родиться не с голубыми глазами. Когда увидишь очередную передачу о прорыве в немецкой медицине, ты вспомнишь эти слова.

Руди раздавлен, расплющен, смят, вывернут наизнанку. Поток чудовищной информации захлестнул с головой. Не верь, верить нельзя, это всего лишь наглая ложь, продуманная, извращенная, подлая ложь, призванная очернить немецкий народ. Дешевая еврейская пропаганда.

– Но, но…, – слова застряли в горле. – Если и так, эти тысячи жертв спасли миллионы жизней, разве не так?

– Совершенно верно, – неожиданно согласился Валерий Петрович. – Легко рассуждать, пока тебя не коснулось, пока зло далеко, эфемерно и не дышит в затылок. Но когда тебя положат на холодный, операционный стол, начнут вытаскивать органы и раскладывать рядом, запоешь по-другому. Вспомнишь о правах человека, Боге, любви и вселенском прощении.

Доктор поморщился, встал и вновь забренчал инструментами. Руди притих, руководствуясь единственным принципом: «никогда не спорь с человеком, который через минуту залезет тебе в рот заостренной железкой.» На душе гадко, мысли сумбурны. Убогая обстановка внушала еще более тошнотворное впечатление. Все должно быть по другому, все должно быть иначе…

За стеной послышались шаги, тихий голос позвал врача по имени.

– Сережа пришел. Сейчас займемся тобой, – пояснил Валерий Петрович. В кабинет просочился человечек похожий на мышку. Маленький, щупленький, глазки как бусинки.

– Это Сергей, мой единственный ассистент.

– Здравствуйте, – на немецком поприветствовал вновь прибывший, посматривая на Рудольфа со странным интересом. Заговорил с врачом, на ходу напяливая белый, не первой свежести халат.

Руди обреченно вздохнул и приготовился к худшему. Дальше наступил ад. Такой испепеляющей боли он никогда не испытывал. Валерий Петрович ковырялся в челюсти почти полчаса, с двумя перерывами на тихий звон стакана за дверью. Кромсал, расшатывал и сшивал с каким-то садистским наслаждением, ковыряя словно не в живом теле, а в куске охлажденного мяса. Все обязанности ассистента свелись к удержанию бьющегося в агонии пациента, подносе необходимых пыточных инструментов и замене круглых, железных тарелок, наполняемых кровью, соплями, бинтами, пеной и розовыми слюнями.

– А ты молодец, – сказал, наконец, врач и отступил, любуясь работой. – Думал не выдержишь.

Руди замычал в ответ неразборчивые проклятия и попытался вцепиться мучителю в горло.

– Хо–хо, полегче, потом отблагодаришь, – беспечно отмахнулся доктор и вытер со лба обильную испарину. – Устал я, пойду отдыхать. Сережа, посиди с больным пару минут, придет в себя, отпускай домой.

Рудольф распластался на кресле. Надо было там, в лесу умереть, чем так мучиться. Перед глазами темнело, хотелось расплакаться, выплеснув накопившееся за последние дни.

Ассистент мучителя воровато огляделся, выудил из банки окурок и прикурил трясущимися руками. Смешался, увидев, как за ним наблюдают и виновато пояснил:

– Курить очень хочется.

– Попросить нельзя, раз своих нет? – через силу выговорил Рудольф.

– Я, знаете ли, гордый, – потупил глазки Сергей. – Гордость просить не позволяет.

– А в помойке рыться позволяет?

– Это другое, я не могу объяснить, – лицо Сережи стало совсем печальным. – Вы немец, многого не понимаете. Извините.

– Я не немец.

– Для меня немец, – собеседник подсел поближе. – Расскажите как там у вас. Пожалуйста.

– Где? – не врубился Рудольф.

– В городах, настоящих, немецких городах. Вас ведь из города взяли?

– Из Эккенталя.

– Эккенталь, – пропел унтерменш.– Там все по-другому, не так как у нас.

– Немного получше, – усмехнулся Рудольф. – Свет, газ, канализация, телевизор. В магазинах полно продуктов высшего качества, одного пива больше сорока видов. Люди работают, учатся, воспитывают детей, на улицах играет музыка, открыты двери кинотеатров, кафе, баров и ресторанов. Под ногами не хлюпает грязь, и даже туалеты в домах.

– А сигареты? – затаил дыхание унтерменш.

– Сигарет сколько угодно. Никаких ограничений и дефицита, Рейх заботится о гражданах, дает работу и достойную зарплату.

– Как бы я хотел жить в таком чудесном городе, – мечтательно причмокнул Сергей.

– Я могу это устроить, – заговорщицки понизил голос Рудольф. – Выведи меня, и я замолвлю словечко.

– Нет, – глаза унтера округлились от ужаса. – Это невозможно, отсюда нет выхода. Я бы давно ушел, будь хоть крохотная возможность. Не могу больше жить в этом убожестве, среди быдла и дикарей. Ведь я не такой как они, я не одобряю их скотских методов, не пятнал руки в крови. Я люблю немцев и все немецкое.

Неужели попался варвар, способный соображать?

– Я так не могу, понимаете? – глаза унтерменша загорелись безумным огнем. – Я создан для иной жизни, среди достойных людей. Остальные привыкли, смирились, это извечная славянская, рабская черта, молчать и терпеть. Безумцы, цепляющиеся за прошлое. А что дало им это прошлое? Нищету, убожество, вечный холопский хомут. Надо жить сегодняшним днем, мир изменился. Объяснять бесполезно, я пытался по глупости, едва не остался без головы. Эти люди враги прогресса и всего человеческого. Они умеют лишь убивать. А с немцами надо сотрудничать, немцы - это сила, немцы – это развитие и прогресс. Мы можем быть полезны друг другу. Нужно учится сосуществовать, земли на всех хватит, пусть немцы заберут все чем распоряжаться мы не умеем, а взамен дадут нам порядок.