Оливер Боуден - Assassins Creed. Откровения

– Да.

– Макиавелли?

Эцио покачал головой:

– Он ни за что не согласится. Никколо – философ, а не предводитель. Я себя не превозношу, но могу сказать: эта работа для человека с незаурядным умом. И я знаю такого человека в наших рядах. До сих пор он помогал нам лишь по части дипломатии. Я тщательно обдумал его кандидатуру. Полагаю, он вполне готов.

– И ты думаешь, Никколо, Бартоломео, Роза, Паола и Ла Вольпе поддержат его кандидатуру и выберут его?

– Думаю, что да.

– И кого же ты им собираешься предложить?

– Людовико Ариосто.

– Его?!

– Он дважды был послом Феррары в Ватикане.

– И Юлий чуть его не убил.

– Людовико здесь ни при чем. Юлий тогда враждовал с герцогом Альфонсо.

Клаудия ошеломленно смотрела на брата:

– Эцио, ты никак выжил из ума? Ты помнишь, на ком женат Альфонсо?

– Помню. На Лукреции.

– Не просто на Лукреции. На Лукреции Борджиа!

– Нынче она ведет тихую, уединенную жизнь.

– Расскажи это Альфонсо! К тому же Ариосто не может похвастаться крепким здоровьем. И клянусь святым Себастьяном, он еще и балуется поэзией. Я слышала, сейчас он сочиняет какую-то чепуху про старинного рыцаря Роланда.

– Данте тоже был поэтом. И знаешь, Клаудия, поэтический дар отнюдь не делает мужчину кастратом. Людовико всего тридцать восемь лет. У него есть нужные связи, и, что важнее всего, он предан нашему учению.

Клаудия нахмурилась.

– С таким же успехом ты мог бы предложить Кастильоне, – пробормотала она. – Тот лицедействует.

– Я принял решение, – твердо возразил ей Эцио. – Но последнее слово – за советом ассасинов.

Клаудия долго молчала, потом улыбнулась и сказала:

– Эцио, тебе действительно нужно отдохнуть. Всем нам, наверное. И какие у тебя замыслы?

– Пока толком не знаю. Хотелось бы показать Софии Флоренцию.

Клаудия снова нахмурилась:

– Там особо нечего показывать. Семейное гнездо Аудиторе давно разорено. Кстати, ты знаешь, что Анетта умерла?

– Анетта? Когда?

– Два года назад. По-моему, я тебе писала.

– Нет.

Оба замолчали, вспоминая свою старую домоправительницу. Анетта, по сути, спасла их, когда дом разорили ставленники тамплиеров, и потом более тридцати лет верно служила семейству Аудиторе.

– И все-таки я повезу Софию во Флоренцию.

– Что вы там будете делать? Где остановитесь?

– Сестра, говорю тебе, я пока ничего не знаю. Но я тут подумал… Если я сумею найти подходящее место…

– То что?

– Я бы мог выращивать виноград и делать вино.

– Начнем с того, что ты даже не знаешь, с какой стороны подойти к винограднику!

– Научусь.

– Ты – в винограднике! Срезаешь грозди!

– У меня есть преимущество: я умею пользоваться режущими орудиями.

Клаудия неодобрительно глядела на брата:

– Тосканское вино «Брунелло ди Аудиторе»! Так оно будет называться? А чем еще займешься в перерывах между сбором урожая?

– Возможно… возьмусь за перо.

Клаудия едва не подавилась от смеха.

Впоследствии Клаудии понравилось навещать брата и невестку. Эцио и София купили поместье на одном из холмов в достаточной близости от Флоренции. Дом находился в довольно плачевном состоянии, но они, привлеченные красотой места, все-таки купили его. Соединив деньги, полученные Софией от продажи константинопольской книжной лавки, и накопления Эцио, они восстановили поместье. Через два года у них был скромный, но уютный дом в окружении виноградников, приносящих доход.

Эцио снова похудел. Его лицо и руки сильно загорели. Он целыми днями ходил в крестьянской одежде. София ворчала, что от работы на винограднике его руки огрубели и уже не годились для ласк в постели.

Однако это им не помешало родить Флавию, которая появилась на свет в мае 1513 года. Годом позже, в октябре, у них родился Марчелло.

Клаудия и не думала, что так полюбит своих маленьких племянников. Она подружилась с Софией, но всегда понимала: ей не стать для жены брата подобием свекрови. Не та разница в возрасте. Клаудия никогда не вмешивалась в семейные дела Эцио. В поместье близ Фьезоле она ездила вдвое реже, чем ей хотелось бы. К тому же она снова вышла замуж, и заботы о муже не позволяли ей лишний раз отлучиться из Рима.

Но Клаудия не могла любить детей брата так, как их любил сам Эцио. В них и в Софии он наконец-то обрел смысл жизни, который искал столько лет.

Макиавелли был не только философом, но и политиком, что заметно осложняло его жизнь. Ему даже пришлось провести какое-то время в тюрьме. Потом политические страсти улеглись. Он вышел на свободу, вновь стал хозяином своей жизни и, что совсем неудивительно, начал часто ездить на виллу Аудиторе.

Эцио привык к его обществу и скучал, когда Никколо не было рядом, хотя порой сердился на едкие замечания старого друга. В основном они касались мемуаров Эцио. Работа над ними продвигалась тяжело и откладывалась по любым причинам. 1518 год не порадовал Аудиторе хорошим raccolto [88]. Вдобавок осенью он простудился и на протяжении всей зимы не мог избавиться от кашля и болей в груди.

Как-то зимним вечером он сидел один в столовой. Жарко пылал огонь в очаге. Перед ним стоял бокал красного вина собственного изготовления. Рядом лежали листы бумаги. Эцио в который уже раз пытался взяться за шестнадцатую главу своих мемуаров. Воспоминания о событиях были лишь бледными отсветами самих событий. Помучившись еще немного, Эцио торопливо отпихнул рукопись подальше от себя и потянулся к бокалу. В этот момент у него случился приступ болезненного кашля. Рука дернулась, опрокинув бокал. К счастью, тот не разбился, а лишь покатился по оливковой поверхности стола, расплескав вино. Эцио встал, чтобы не дать бокалу скатиться на пол. Он успел поймать бокал и поставить на мокрый стол.

Привлеченная шумом, в столовую вошла София.

– Amore, тебе плохо?

– Пустяки. Прошу прощения за беспорядок. Дай мне тряпку.

– Не беспокойся о тряпке. Тебе нужно отдохнуть.

Эцио пододвинул стул. София помогла ему сесть.

– Сиди, – мягко, но решительно сказала она.

София взяла бутылку, не имевшую наклейки и заткнутую тряпочкой. Вина в бутылке осталось на донышке.

– Лучшее лекарство от простуды, – словно оправдываясь, сказал Эцио. – Никколо уже приехал?

– Идет за мной следом, – ответила она и сухо добавила: – Принесу-ка я вам другую бутылку. Эта почти пуста.

– Вино для писателя – что дрова для очага.

В столовую вошел Макиавелли. Держался он бесцеремонно, на правах старого друга и частого гостя. Столь же бесцеремонно он отобрал у Софии тряпку:

– Позволь мне.

Макиавелли обтер бокал, затем убрал лужицу с поверхности стола. Эцио следил за ним, испытывая легкое недовольство.

– Я приглашал тебя выпить со мной, а не вытирать мокрый стол.