Николай Бахрошин - Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн

В принципе сотник сам понимал, что для новоиспеченного офицера такой авторитетный старшина, как Трофимыч, — подарок судьбы. Правда, и подарки судьбы, бывает, виснут камнем на шее. В последнее время Налимову все чаще приходила не слишком оригинальная мысль, что пора бы ему почувствовать себя на батарее командиром, а не свадебным генералом с погонами старшего лейтенанта. Дилемма… Пресловутое раздвоение личности на «хочется» и на «можется» — верный кусок хлеба с маслом для высокооплачиваемой когорты психоаналитиков…

Картинный гнев старшины мгновенно погас, морщины расслабились, и он опять глянул на командира этаким кротким голубем на голубицу.

— Ну что с ним делать? Никакого сладу с этим народом, — доверительно пожаловался он. — Им хоть кол на голове теши — они все свое! Так, Володенька?

Нет, хитер Трофимыч, ох и хитер… Просто лис в сиропе! Матерый лис, седой, битый, стреляный… Перевел-таки стрелки с больной головы на здоровую, старый хрен!

Против воли сотник усмехнулся и покачал головой. Старший урядник немедленно подхватил его усмешку, сам заулыбался, показывая желтые, прокуренные, но еще крепкие зубы.

В общем-то, все понятно без слов… Глянешь в его нахальные голубые глазки — и все понятно… От этого веселья, заблестевшего между ними искорками, Володе окончательно расхотелось выговаривать старшине. Ну — брага, ну — самогонку гонит… А где ее не гонят, с другой стороны? В казачьих войсках служба без «самопляса» никогда не вытанцовывалась. А теперь, когда орбита обложена кораблями штатовцев, когда снабжение стало совсем никакое, и подавно…

— Трофимыч… — примирительно позвал сотник.

— Аюшки? — с готовностью откликнулся тот.

— А меня командиром батареи утвердили. Сейчас в штабе сказали — все, приказ подписан… Поздравили даже. Комендант Дегтярь лично руку пожал и речь двинул. Коротенько так, минуток на двадцать с гаком.

Сказал и подумал — словно хвастается.

— Так это же хорошо, Володенька! — Дед явно обрадовался. — Уже намедни казачки за это гутарили — мол, хорошо бы тебя утвердили… Ты же наш, свой, у нас начинал. А то пришлют какого ни есть долдона, толкуй потом с ним.

— Хорошо, — подтвердил Володя без особого веселья в голосе.

Дед понял. Он вообще-то все понимал, Трофимыч — умный мужик, хотя и любит строить из себя этакого деревенского валенка — кубыть, да мабуть, да небось с авосем. Мы, мол, люди простые, поселяне, коровам хвосты крутим, кашу вилами едим…

— А ты не сомневайся, сотник, за дисциплину! Это сейчас, пока затишье, казачки рассупонились мало — мало, — сказал Дед уже без своих обычных ухмылочек. — Тоже можно понять, устали люди, четвертый год, почитай, воюем. Металл уже уходился, не то что люди. Вот и чудят казачки, как без этого? На этой проклятой войне и святой начнет за пятки кусать, прости, господи… Когда боевые начнутся — порядок будет, это я тебе отвечаю! Даже не бери в голову, комбат…

— Твоими бы устами, старшина… — с сомнением качнул головой Володя.

— Э, мил человек… Что-то мне не нравится твое настроение, — насторожился Дед. — Ты, конечно, их благородие и офицер, а я всего лишь урядник, и не по чину вроде… Но я тебе по-простому, по-стариковски скажу, Володенька, — бросал бы ты разводить бодягу промеж души. Ты — командир, и все это знают, а кто забыл — тому я сам напомню, даже не сомневайся. — Трофимыч веско качнул темным литым кулаком, обильно опушенным жесткими белесыми волосками.

«Фундаментальный кулак! Убедительный, будто канцелярский штамп на бумаге!» — мысленно согласился сотник.

Несмотря на почти полные семьдесят, Дед еще мог в одиночку забросить в казенник снаряженную заряд — кассету, а та весит почти пять пудов. Даже смерть сыновей его не согнула, только теперь он каждый вечер подолгу молился, беззвучно шевеля губами перед батарейной иконой…

— Я ведь долго прожил, Володенька, я ж понимаю — ты теперь все оглядываешься на есаула — покойника, мол, как он, а как я, да как супротив него… — сказал Трофимыч. — А и не надо этого! Тебе — не надо! Семка Загребец, царствие ему небесное, вояка отчаянный был, лихой казак, кто бы спорил… Такой был ерш — без мыла в глотке застрянет… Да только он все больше на горло брал, нахрапом командовал, прости, господи, что о покойнике так-то… — набожно перекрестился старшина. — А я тебе так скажу, Володенька, по-стариковски скажу — оно не всегда нужно за горло брать. Иной раз, вишь ты, с людьми по-человечески хорошо бы, по-свойски… Не звери же, чтоб без конца друг на друга зубами щелкать. И без того народ залютел на этой войне — не приведи Иисусе…

Дед вдруг вскинулся, глянул на главный батарейный хронометр, упакованный в куб из бронестекла, и зачем-то сверился по часам коммуникатора на запястье. Похлопал широкой ладонью по кожуху, за которым сопела центрифуга 4–2. Судя по крепнущему запашку, брага уже набирала ядреную алкогольную суть.

Володя терпеливо ждал продолжения. Он знал, Дед никогда не выплескивается сразу.

«Остатнее слово дороже дорогого» — тоже выражение старшины.

— Я же помню, как ты летом пришел к нам на батарею. Хоть и офицер, сотник, а салага салагой, — продолжил Трофимыч. — Ну, думаем, мальчику романтики захотелось, пришел чины выслуживать, ордена ловить. А потом — штурм. Помнишь, как было-то?

Володя помнил. Еще бы не помнить! Десантные корабли штатовцев шли волна за волной, без продыха, накатывались, как прибой на камни, и казалось, дальнобойные установки раскалились от непрерывной работы.

Это казалось, конечно. Ему ли, дипломированному физику, не знать, что лазерные установки при работе не нагреваются, другое дело — силовые агрегаты. Хотя и у тех хорошие теплоотводы… А потом их батарею нащупали корабельные дальнобои с орбиты, и бункер словно бы закипел, и ладони действительно начали прижариваться к тумблерам, а пальцы — к клавишам…

Пожалуй, он тогда впервые ощутил противника совсем рядом, вспоминал потом Володя… Ну, пусть не совсем рядом, справедливости ради, — на многокилометровых расстояниях, приближенных сканерами и визорами, зато — «на луче», как называют это артиллеристы — лазерщики.

Потом бункер (тот, старый) начали планомерно долбить, и горела уже не только техника, люди тоже горели. Острый, душный смрад жженого мяса напоминал о давних студенческих пикниках с костром и шампурами. Противный запах, если разобраться. Только тогда Налимов почувствовал, насколько тошнотворно пахнет жженое мясо…

Они, оставшиеся, продолжали стрелять, «держали лучи». Это казалось на тот момент самым главным, самым важным в жизни — свести весь мир в три точки прицела.

Нет, страха как такового не было. Злость, упрямство, азарт, ненависть, отчаяние — все что угодно, но страхом, шкурной заячьей дрожью это вроде бы не назовешь, вспоминал он потом…