Константин Соловьев - Америциевый ключ

- Варрре…

Ганзель не нашел в себе сил отвести глаза. Он видел, как сын Карла неуправляемым снарядом врезался в потолок, с такой силой, что, хрустнув, его конечности вывернулись в суставах, мгновенно оказавшись под скрежещущим винтом, вышибающим искры из потолка.

Двигатель рявкнул драконом, что-то громко захрустело и вниз, вперемешку с искрами и искромсанными лохмотьями ткани, в которых еще можно было распознать грязный комбинезон, полетели рассеченные куски тяжелого жира, клочья рыжего волоса и лоскуты кожи. А потом наверху оглушительно рявкнуло пламя, мгновенно превратив елозящее по потолку бесформенное, но еще продолжающее выть существо в облако густого грязно-серого дыма. На пол посыпался град тяжелых предметов, но все они были черны и погнуты, так что Ганзель не взялся бы определить, где из них кости, а где искореженные лопасти винта.

Хромая, Ганзель подошел к клетке. Ему пришлось повозиться, прежде чем замок наконец открылся, слишком уж отчаянно тряслись пальцы. И помочь Греттель, которая едва держалась на ногах.

- Оказывается, варенье – коварная штука, проворчал Ганзель, чтоб приободрить ее, - Теперь я понял, почему нам не давали его в детстве.

- Ты отвратительно шутишь, - устало сказала она, пытаясь улыбнуться.

Ганзель хорошо знал, чего стоили ей эти усилия. Он нарочито строго погрозил Греттель пальцем.

- Еще скажи, что тебе не понравились мои сказки!

- Они… ужасны. Я ненавидела их еще с тех пор, как была ребенком. Но я не знала, что в твоей голове скопилось их так много. Кроме того… Это ведь никакие не сказки, верно? Я узнала некоторые. Это истории, которые с нами случались, только ужасно исковерканные и перепутанные.

Ганзель подмигнул сестре.

- Я собрал порядочно материала, пока путешествовал с одной геноведьмой.

- Когда-нибудь, когда выйдешь на пенсию, сможешь издать их. Дети будут в восторге. Сказочник дядюшка Ганзель.

Ганзель прищурился, оценивая.

- Братья геноведьм не выходят на пенсию. Им всегда хватает работы – вытаскивать геноведьм из очередных переплетов. Кроме того, детишки будут писаться в кровати от моих сказок… Кроме того, посмотри, что они сделали с сыном Карла!

Греттель взглянула на то, что осталось от толстяка без всякого сожаления. Разве что, с некоторой толикой любопытства. И сморщила нос. Пахло от паленого жира и верно отвратительно, даже по меркам геноведьм.

- Это не сказки с ним сотворили, - произнесла она ровным тоном, - Обычная гипогликемическая кома,

- Глипо…

- Сын Карла потреблял с вареньем огромное количество сахара, - спокойно пояснила Греттель, - Его метаболизм должен был быть рассчитан на поглощение неимоверного количества углеводов. Огромного – как для человека. Уровень сахара в его крови при этом должен был быть зашкаливающим. Заставив сына Карла слушать свои сказки, ты обрек его на голод, братец. Сахар в его крови стал снижаться, пока не упал ниже допустимого предела. Слишком уж велики были его потребности. Следующий шаг – паралич жизненно-важных центров мозга.

- Проще говоря, я заговорил беднягу до смерти?

- Вроде того.

- Что ж, выходит, мои сказки не так уж и плохи, - Ганзель ободряюще улыбнулся, - Может, когда-нибудь и в самом деле запишу их… А ты пока посиди, сестрица. Нам надо набраться сил перед спуском. Я думаю, нас ожидает очень много лестниц. Возможно, больше, чем ты можешь представить.

Греттель покорно опустилась на пол.

- Я немного отдохну и… И еще поем. А потом готова буду идти хоть на край света.

- Даже не думай. Хватит с тебя прогулок. Будешь ждать меня дома.

- Куда же пойдешь ты? – в ее голосе не было беспокойства. Но Ганзель сделал вид, будто и не рассчитывал на него.

- В «Театр плачущих кукол». Кажется, у меня есть деловое предложение к господину Варраве.

* * *

Без зрителей театр господина Варравы выглядел заброшенным и старым. Потухшие прожектора под пологом шатра таращились на каждого вошедшего, будто затянутые бельмами слепые глаза.

Грохот безумного оркестра и рев публики сменился глухой и плотной, как кладбищенский саван, тишиной. «Театр плачущих кукол» был мертв, и, как все существа после смерти, демонстрировал следы разложения, прежде незаметные – истлевшие местами шторы, треснувшие деревянные ступеньки, осыпающуюся позолоту лож. Театр был мертв, и Ганзелю, когда он зашел в огромный шатер с мушкетом наизготовку, даже показалось, что он ощущает явственный запах некроза.

«Нет, - решил он, стараясь ступать бесшумно по доскам, скрипевшим, как кости покойника, - Этот театр и раньше был мертв. Он пропитан смрадом разложения, но никогда полностью не умрет. Каждый вечер демонические силы, наполняя зал, вызывают его к жизни. Каждый вечер, когда поднимается занавес, это чудовище снова живо. И снова пирует».

В театральном шатре не было ни души и это насторожило Ганзеля. Ни прислуги в багровых ливреях, ни коротышек-музыкантов, ни уборщиков, скоблящих вечно заляпанную сцену, ни прочей обслуги. Это выглядело странным. Заведение, подобное «Театру плачущих кукол», даже в предрассветные часы нуждалось в участии людей. Однако их не было. Лишь по-прежнему свешивался из-под купола обгоревший труп клоуна, похожий на истлевшую ветхую бабочку. Похоже, его попросту забыли, оставив висеть с прочими театральными декорациями.

Ганзель улыбнулся в темноте. Тем лучше. Возможно, людям господина Варравы после сегодняшнего дня придется подыскивать себе новое место службы. Возможно даже, «Театр плачущих кукол» с прискорбием будет вынужден сообщить о том, что закрывается на неопределенное время. Например, в связи со смертью почтенного директора и учредителя, господина Варравы…

Греттель не одобрила его плана действий, найдя чрезмерно простым и рискованным, но сам Ганзель упивался его лаконичной простотой. Войти в театр. Найти старого паука Варраву. Выбить из него америциевый ключ вперемешку с зубами. А если понадобится, устроить в штатном расписании театра десяток-другой свободных вакансий. Греттель не стала с ним спорить. «Проведу еще несколько анализов, пока есть время, - сказала она, - Кажется, ты уже достаточно взрослый, чтоб самому сходить в театр».

Это вышло даже проще, чем он предполагал. Так просто, что он сперва даже заподозрил подвох – хитроумную ловушку, расставленную господином Варравой. Это сразу насторожило его. Старый паук уже продемонстрировал, как легко разделывается с чересчур наивными мухами, пусть даже у тех имеется полный комплект акульих зубов. Второго шанса Ганзель решил ему не давать.

Но чем дальше он углублялся в холодные и темные недра еще недавно гремящего театра, тем больше ему казалось, что если это и ловушка, то весьма нетривиальная. На всем пути ему не встретилось ни единой живой души, более того, не было вовсе никаких следов присутствия человека. Ни запаха табака, ни отголосков разговоров. «Театр плачущих кукол» сделался совершенно мертв и статичен.