Сергей Самаров - Отчуждение

– Хорошо-хорошо, товарищ майор, – ответил я, не задумываясь, и, не прощаясь, не произнеся обычного выражения «до связи», отключился от внешней связи, и включил внутреннюю. И тут же услышал голос рядового Пашинцева:

– не переживайте вы. Качает, как на качелях, и все. Но меня не укачаешь, я устойчивый. Покачает, и перестанет. Только тут вот, рядом с подлокотником, кармашек есть, а там какой-то мягкий шлем с проводами внутри.

– Не трогай ничего. – предупредил Камнеломов. – Если летает, эта техника должна как-то управляться. Ищи панель управления.

– Что за шлем? – спросил я. – Боевой?

– Нет. Я же говорю, мягкий, как шапочка. Только не пойму, из какой ткани. А управления здесь никакого нет. Ой. Ой.

И все, связь прервалась. Но рядовой Пашинцев сам из кресла не выпал, он только уронил свой боевой шлем, с помощью которого и осуществлялась связь. А зачем он вообще его снимал, непонятно. Сам по себе шлем упасть с головы не может. Разве что, вместе с головой. Он прочно пристегнут крепкими ремнями, даже шею обхватывающими, и имеет пластиковую защиту на подбородке, которая на крепежном ремне и держится. Я побежал к месту, куда шлем упал, поднял его, осмотрел с ожиданием самого худшего, но не нашел на шлеме даже капли крови. Головы в шлеме не было, тем более, хотя я готов был даже это увидеть. А аккуратно расстегнутые, не разорванные ремни говорили о том, что Пашинцев, скорее всего, сам снял боевой шлем, чтобы примерить шлем инопланетный.

В это время над головой раздался новый свист, и я увидел, что кресло стало совершать быстрые круги. Впечатление было такое, что крутится центрифуга, причем, кресло было повернуто спиной во внутреннюю сторону. А это значило, что центробежная сила рядового Пашинцева обязана из кресла попросту выбросить. Но скорость вращения была большая, а Пашинцев все не вылетал.

– Держись! Крепче держись! – говорил я, как колдовал, но рядовой мои слова, естественно, не слышал, поскольку его шлем с интегрированными наушниками находился в моих руках.

Однако он держался крепко, и не вылетел, что при скорости вращения вызывало недоумение и непонимание с моей стороны. Я лично на центрифуге никогда не катался, но хорошо знаю, что такое центробежная сила.

Центрифуга работала больше минуты. И все это время я не дышал. Дыхание в груди сперло от нервного напряжения. Но потом вдруг, настолько резко, что от такой остановки рядовой тем более, мне показалось, должен был из кресла вылететь, и улететь далеко-далеко, движение по кругу прекратилось, и кресло стало раскачиваться вправо-влево, уже как другие качели, с перпендикулярным первому движением. И только тут я подумал, что этим движением кто-то управляет. Не само по себе кресло выполняет какую-то заранее продуманную программу, а кто-то управляет именно сейчас. Но мысль эта не застряла в голове, не осела грузом, заставляющим подключить экстремальные чувства, чтобы все понять. Она просто появилась, и исчезла, словно каплю дождя со стекла кто-то рукой стряхнул. Но я не придел этому явлению никакого значения. Мало ли что в голову порой взбредет! А потом вдруг мысль эта вернулась, когда кресло начало описывать круги в воздухе, постепенно снижаясь. Круги становились все меньше и меньше, и вообще впечатление у меня сложилось, что кресло выбирает ровное место, где совершить посадку, и не покатиться вниз по склону. Но такое место выбрать было сложно, потому что на склоне попался участок леса не только заросший кустами, но и высокой травой впридачу. Хотя сам лес был достаточно редким, и к тому же склон здесь образовывал поляну с небольшим уклоном. Правда, поляна заканчивалась обрывом, самый край которого был весьма неустойчив. Это я видел снизу, еще когда мы поднимались по склону. И теперь опасался, что кресло пожелает приземлиться на самом краю, где почва неустойчива, и всегда готова рухнуть, вызвав большой обвал. Должно быть, тот, кто креслом управлял, не знал этого, и, как я рассчитал, кресло именно туда и стремилось попасть, с каждым кругом понижаясь.

Когда до земли оставалось уже только пара метров, и кресло показывало вариант воздушного слалома, маневрирую на достаточно скорости между деревьями, я, вспомнив, что шлем рядового Пашинцева у меня в руках, следовательно, по связи он меня точно не услышит, заорал, что было сил в легких:

– Прыгай! Пашинцев! Прыгай!

Но он прыгать не стал. То ли не услышал меня, то ли испугался.

Кресло, продолжая свой спокойный полет, залетело за край обрыва, там, в чистом воздухе, где никакие деревья не мешали, развернулось на месте, и дальше двинулось, снова влетело в редкий лес, где располагался взвод. И совершило не слишком мягкую посадку в пяти метрах от обрыва, на безопасном месте. А посадка получилась не слишком мягкой потому, что скорость полета кресла была велика, кресло в кустах на земле после приземления застряло сразу, словно на якорь встало, но скорость инерции движения передалась рядовому, и он из кресла все же вылетел. Правда, инерцию падения успешно погасил, выставив вперед руки с автоматом, сгруппировавшись, и совершив два кувырка. Все, как учили, кроме главного, с чего все и началось – кроме приказа не лезть, куда не просят. Куда даже запрещают лезть.

Пашинцев встал, и я увидел на голове его вместо нашего шлема от экипировки «Ратник» странную шапочку из полуметаллической ткани. Я протянул рядовому его родной шлем, где на подшлемнике были вытравлены хлоркой цифры – номер военного билета рядового.

– Держи, и не теряй. Какого, скажи мне на милость, хрена ты в это кресло влез?

Я уже не кричал. Я успокоился, и спрашивал ровным строгим тоном, как и положено командиру спрашивать солдата. Он остался жив, и это меня радовало необыкновенно. Ведь я только вот перед этим думал, что во взводе будет первая потеря.

А теперь от моего вопроса рядовой растерялся. Он вытаращил глаза, и смотрел на меня с испугом. Словно я камуфлирующим гримом лицо раскрасил. И снял чужой шлем с головы, чтобы надеть свой. И тут только я обратил внимание на волосы рядового. Его коротко стриженные волосы были полностью седые. Более того, на подбородке и на щеках вылезла щетина, словно бы недельной давности. И щетина эта тоже была седой. Внешне вчерашний девятнадцатилетний мальчик выглядел сорока с лишним лет мужиком. При этом и лицо было изъедено морщинами, глубокими и темными, заметными даже на загорелом лице. Подумалось, что солдат сильно испугался своего полета. Оттого и поседел вмиг, оттого и постарел. Это и не удивительно. Опытный и тертый офицер спецназа испугается, чего же ждать от солдата срочной службы. Не страшно смерть пережить, встретившись с ней лицом к лицу. Мгновение, и тебя уже нет. Но страшно в течение достаточно продолжительного времени ждать смерти. Летать, и думать, что вот-вот погибнешь. От таких ожидания можно поседеть. Читал я как-то в Интернете про исследования американских ученых. Предмет исследование – люди, приговоренные к электрическому стулу. Организм у приговоренных начинал значительно стареть за несколько минут до казни. И в момент смерти представлял собой организм изношенного жизнью старика.